— стихотворец-самоучка. Род. около 1815 г., умер около 1840 г. Произведения М. помещались в «Современнике» Плетнева (за подписью М—в и Эм—в) и не возвышались над уровнем посредственности. Тем не менее, по свидетельству Панаева, на М. многие, особенно Н. Ф. Павлов и А. С. Хомяков, возлагали большие надежды. Упоминаемая Панаевым отдельная книжка стихотворений М. в библиографиях не значится.
{Брокгауз}
| Иоганн Готфрид Гердер | |
| Johann Gottfried Herder | |
 |
|
| Дата рождения: | 25 августа 1744 |
|---|---|
| Место рождения: | Морунген, Восточная Пруссия, Королевство Пруссия |
| Дата смерти: | 18 декабря 1803 (59 лет) |
| Место смерти: | Веймар, Священная Римская империя |
| Страна: |  Германия |
Иога́нн Го́тфрид Ге́рдер (нем. Johann Gottfried Herder, 25 августа 1744, Морунген, Восточная Пруссия — 18 декабря 1803, Веймар) — немецкий историк культуры, создатель исторического понимания искусства, считавший своей задачей «всё рассматривать с точки зрения духа своего времени», критик, поэт второй половины XVIII века.
Родился в семье бедного школьного учителя, окончил богословский факультет Кёнигсбергского университета, в котором занимался географией по курсу Канта, и это, по мнению В. И. Вернадского, сформировало взгляды Гердера.[1] В родной Пруссии ему угрожала рекрутчина, поэтому в 1764 году Гердер уехал в Ригу, где занял место преподавателя в соборной школе, позже — пасторского адъюнкта. В Риге начал литературную деятельность. В 1776 благодаря стараниям Гёте, переселился в Веймар, где получил должность придворного проповедника. В 1788 совершил путешествие по Италии.
Сочинения Гердера «Фрагменты по немецкой литературе» (Fragmente zur deutschen Literatur, Riga, 1766—1768), «Критические рощи» (Kritische Wälder, 1769) сыграли большую роль в развитии немецкой литературы периода «Бури и натиска» (см. «Sturm und Drang»). Здесь мы встречаемся с новой, восторженной оценкой Шекспира, с мыслью (ставшей центральным положением всей буржуазной теории культуры Гердера), что каждый народ, каждый прогрессивный период мировой истории имеет и должен иметь литературу, проникнутую национальным духом. Гердер обосновывает положение о зависимости литературы от естественной и социальной среды: климата, языка, нравов, образа мыслей народа, выразителем настроений и взглядов которого является писатель, совершенно определённых специфических условий данного исторического периода. «Могли ли бы Гомер, Эсхил, Софокл написать свои произведения на нашем языке и при наших нравах? — задаёт вопрос Гердер и отвечает: — Никогда!»
Антон Граф. Портрет И. Г. Гердера, 1785
Развитию этих мыслей посвящены произведения: «О возникновении языка» (Berlin, 1772), статьи: «Об Оссиане и песнях древних народов» (Briefwechsel über Ossian und die Lieder alter Völker, 1773) и «О Шекспире», напечатанные в «Von deutscher Art und Kunst» (Hamb., 1770). Сочинение «Тоже философия истории» (Riga, 1774) посвящено критике рационалистической философии истории просветителей. К эпохе Веймара относятся его «Пластика» [1778], «О влиянии поэзии на нравы народов в старые и новые времена» [1778], «О духе древнееврейской поэзии» (Dessau, 1782—1783). С 1785 начал выходить монументальный труд «Идеи к философии истории человечества» (Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit, Riga, 1784—1791). Это первый опыт всеобщей истории культуры, где получают своё наиболее полное выражение мысли Гердера о культурном развитии человечества, о религии, поэзии, искусстве, науке. Восток, античность, средние века, Возрождение, новое время — изображены Гердером с поражавшей современников эрудицией. Одновременно он издал сборник статей и переводов «Рассеянные листки» (1785—1797) и философский этюд «Бог» (1787).
Последними его большими трудами (если не считать богословских произведений) являются «Письма для споспешествования гуманности» (Briefe zur Beförderung der Humanität, Riga, 1793—1797) и «Адрастея» (1801—1803), заострённая главным образом против романтизма Гёте и Шиллера.
Из числа оригинальных произведений лучшими можно считать «Легенды» и «Парамифии». Менее удачны его драмы «Дом Адмета», «Освобождённый Прометей», «Ариадна-Либера», «Эон и Эония», «Филоктет», «Брут».
Весьма значительна поэтическая и особенно переводческая деятельность Гердера. Он знакомит читающую Германию с рядом интереснейших, бывших до того неизвестными или малоизвестными, памятников мировой литературы. С огромным художественным вкусом сделана его знаменитая антология «Народные песни» (Völkslieder, 1778—1779), известная под заглавием «Голоса народов в песнях» (Stimmen der Völker in Liedern), открывшая путь новейшим собирателям и исследователям народной поэзии, так как только со времён Гердера понятие о народной песне получило ясное определение и сделалось подлинным историческим понятием; в мир восточной и греческой поэзии вводит он своей антологией «Из восточных стихотворений» (Blumenlese aus morgenländischer Dichtung), переводом «Сакунталы» [1791] и «Греческой антологией» (Griechische Anthologie). Свою переводческую деятельность Гердер завершил обработкой романсов о Сиде (1801), сделав достоянием немецкой культуры ярчайший памятник староиспанской поэзии.
Гердер — один из значительнейших деятелей эпохи «Бури и натиска». Он борется с теорией литературы и философией эпохи Просвещения. Просветители верили в человека культуры. Они утверждали, что только такой человек должен быть субъектом и объектом поэзии, считали достойными внимания и сочувствия в мировой истории только периоды высокой культуры, были убеждены в существовании абсолютных образцов искусства, созданных художниками, в максимальной степени развившими свои способности (такими совершенными творцами были для просветителей античные художники). Просветители считали задачей современного им художника приближение через подражание к этим совершенным образцам. В противоположность всем этим утверждениям Гердер полагал, что носителем подлинного искусства является как раз не культивированный, но «естественный», близкий к природе человек, человек больших, не сдерживаемых рассудком страстей, пламенного и прирождённого, а не культивированного гения, и именно такой человек должен быть объектом художественного изображения. Вместе с другими иррационалистами 70-х гг. Гердер необычайно восторженно относился к народной поэзии, Гомеру, Библии, Оссиану и, наконец, Шекспиру. По ним рекомендовал он изучать подлинную поэзию, ибо здесь, как нигде, изображён и истолкован «естественный» человек.
Гейне говорил о Гердере: «Гердер не восседал, подобно литературному великому инквизитору, судьей над различными народами, осуждая или оправдывая их, смотря по степени их религиозности. Нет, Гердер рассматривал все человечество как великую арфу в руках великого мастера, каждый народ казался ему по-своему настроенной струной этой исполинской арфы, и он постигал универсальную гармонию ее различных звуков».[источник не указан 1479 дней]
По Гердеру, человечество в своём развитии подобно отдельному индивиду: оно переживает периоды молодости и дряхлости, — с гибелью античного мира оно узнало свою первую старость, с веком Просвещения стрелка истории вновь совершила свой круг. То, что просветители принимают за подлинные произведения искусства, не что иное, как лишённые поэтической жизни подделки под художественные формы, возникшие в своё время на почве национального самосознания и ставшие неповторимыми с гибелью породившей их среды. Подражая образцам, поэты теряют возможность проявить единственно важное: свою индивидуальную самобытность, а так как Гердер всегда рассматривает человека как частицу социального целого (нации), то и свою национальную самобытность.
Поэтому Гердер призывает современных ему немецких писателей начать новый омоложенный круг культурного развития Европы, творить, подчиняясь вольному вдохновению, под знаком национальной самобытности. Для этой цели Гердер рекомендует им обратиться к более ранним (молодым) периодам отечественной истории, ибо там они могут приобщиться к духу своей нации в его наиболее мощном и чистом выражении и почерпнуть силы, необходимые для обновления искусства и жизни.
Однако с теорией циклического развития мировой культуры Гердер совмещает теорию прогрессивного развития, сходясь в этом с просветителями, полагавшими, что «золотой век» следует искать не в прошлом, но в будущем. И это не единичный случай соприкосновения Гердера с воззрениями представителей эпохи Просвещения. Опираясь на Гаманна, Гердер в то же время солидаризуется по ряду вопросов с Лессингом.
Постоянно подчеркивая единство человеческой культуры, Гердер объясняет его общей целью всего человечества, которая состоит в стремлении обрести «истинную гуманность». Согласно концепции Гердера, всеобъемлющее распространение гуманности в человеческом обществе позволит:
Гердер был одним из тех, кто первым выдвинул идею современного национального государства, но она возникла в его учении из витализированного естественного права и носила вполне пацифистский характер. Каждое государство, возникшее в результате захватов, вызывало у него ужас. Ведь такое государство, как считал Гердер, и в этом проявлялись его народная идея, разрушало сложившиеся национальные культуры. Чисто природным созданием ему, собственно, представлялись только семья и соответствовавшая ей форма государства. Её можно назвать гердеровской формой национального государства.
«Природа воспитывает семьи и, следовательно, самое естественное государство — то, где живёт один народ с единым национальным характером». «Государство одного народа — это семья, благоустроенный дом. Оно покоится на собственном фундаменте; основанное природой, оно стоит и погибает только с течением времени».
Однако для Гердера государство это машина, которую со временем надо будет сломать. И он переиначивает афоризм Канта: «Человек, который нуждается в господине,животное: поскольку он человек — ему не нужен никакой господин» (9, т. X, стр. 383).
В этих словах заключена и квинтэссенция учения Гердера о духе народа. Учение это в первую очередь было направлено, как уже на предварительных стадиях его развития у просветителей, на сохраняющуюся сущность народов, устойчивое в изменении. Оно покоилось на более универсальном сочувствии многообразию индивидуальностей народов, чем несколько позднее учение исторической школы права, вытекавшее из страстного погружения в своеобразие и творческую силу немецкого народного духа. Но оно предвосхищало, хотя и с меньшей мистикой, романтическое чувство иррационального и таинственного в народном духе. Оно, подобно романтике, видело в национальном духе незримую печать, выраженную в конкретных чертах народа и его творениях, разве только это видение было более свободным, не столь доктринёрским. Менее жёстко, чем впоследствии романтизм, оно рассматривало и вопрос о неизгладимости народного духа.
Любовь к сохранившейся в чистоте и нетронутости народности не препятствовала ему признавать и благотворность «прививок, своевременно сделанных народам» (как это сделали норманны с английским народом). Идея национального духа получила у Гердера особый смысл благодаря приложению к её формулировке его любимого слова «генетический». Это означает не только живое становление вместо застывшего бытия, при этом ощущается не только своеобразное, неповторимое в историческом росте, но и та творческая почва, из которой проистекает всё живое.
Гораздо критичнее относился Гердер к появившемуся тогда понятию расы, рассмотренному незадолго до этого Кантом (1775). Его идеал гуманности противодействовал этому понятию, которое, по мнению Гердера, грозило вновь довести человечество до животного уровня, даже говорить о человеческих расах казалось Гердеру неблагородным. Их цвета, считал он, теряются друг в друге, и всё это в конце концов только оттенки одной и той же великой картины. Подлинным носителем великих коллективных генетических процессов был и оставался, по мнению Гердера, народ, а ещё выше — человечество.
Таким образом Гердер может рассматриваться как мыслитель, стоящий на периферии «бури и натиска». Всё же в среде штюрмеров Гердер пользовался большой популярностью; последние дополнили теорию Гердера своей художественной практикой. Не без его содействия в немецкой буржуазной литературе возникли произведения с национальными сюжетами («Гёц фон Берлихинген» — Гёте, «Отто» — Клингера и другие), произведения, проникнутые духом индивидуализма, развился культ прирождённой гениальности.
Именем Гердера в Риге названы площадь в Старом городе и школа.
Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.
Воплощая свои замыслы и опираясь на опыт романтических поэм Пушкина, учась у него стихотворному языку, Рылеев начал в 1823 году трудиться над поэмой «Войнаровский» (1825). Эта поэма, воскресившая эпизоды изменнической политики Мазепы, была подготовлена всей литературной практикой Рылеева, а ее сюжет намечен в думах «Волынский», «Наталия Долгорукова», «Меншиковв Березове», в особенности же в трагедии «Мазепа», замыслы которой поэт набрасывал в 1822 году. Образ Мазепы к этому времени уже приковал внимание двух гениев мирового значения. О нем упомянул Вольтер в «Истории Карла XII» (1731), а Байрон опубликовал в 1819 году поэму«Мазепа».
Поэма Рылеева создавалась на волне стремительного подъема освободительного движения, непрерывного роста революционного самосознания и художественного мужания самого Рылеева. Это придало ее содержанию дух мятежности и бунтарства, а форме — блистательность, очаровавшую Пушкина. Основная тема поэмы — борьба за национальную независимость Украины. Сюжетом поэмы послужила жизнь Войнаровского, племянника и сподвижника Мазепы, его борьба за свободу родины и ссылка. В сюжет включен и любовный мотив — женитьба Войнаровского на простой казачке, разлука, а потом неожиданная встреча с ней в Сибири. Но определяющий пафос произведения гражданский.
Поэма «Войнаровский» — высшее достижение поэтической эволюции Рылеева. Ведущие ее персонажи воплощаются им как в той или иной мере психологически сложные. Поэт рисовал Войнаровского героически отважным тираноненавистником, привыкшим с детства «чтить Брута», душою«истинно свободного» и благородного «защитника Рима». В яростном сопротивлении деспотизму он не пощадил бы и Мазепу, своего родного дядю, если бы знал о его коварстве. Это пламенный патриот, готовый ради родины на любые жертвы. На прямой вопрос Мазепы о его готовности при случае не пожалеть себя за Украину он без раздумья восклицает: «…стране родимой Отдам детей с женой любимой; Себе одну оставлю честь». Для современников поэмы эти слова звучали как клятва на верность — родине и как призыв к гражданской жертвенности.
Войнаровский ясен умом, благороден душой, детски доверчив к людям, прям, непосредствен в своих поступках. Полюбив простую, бедную казачку, он пронес это чувство через всю свою жизнь. С какой сердечностью Войнаровский вспоминает о ней, погибшей в снегах Сибири, сумевшей «…И жар к добру души прекрасной, В укор судьбине самовластной, В самом страданье сохранить».
Обладая огромной внутренней культурой, герой выделялся и внешней образованностью. Историк Миллер, встретившийся с ним в Сибири, увидел в нем «стран европейских просвещенье».
Судьба Войнаровского трагична. Предназначенный по своим задаткам к великим деяниям, он стал жертвой коварных происков Мазепы и превратился в несчастного пособника его карьеристских интриг. Войнаровский не знал истинных намерений Мазепы и, слепо веря в его«патриотизм», чтил в нем «главу народа». Глубокую веру Войнаровского в Мазепу сильно поколебали, но окончательно не рассеяли даже длительные годы ссылки. И это явилось причиной его противоречий в отношениях к Петру и Мазепе, в осмыслении своей деятельности. Ему и перед самой смертью было неясно, кого порицать и кого благословлять. Обуреваемый сомнениями, он признается Миллеру: «Ах, может, был я в заблужденье, Кипящей ревностью горя; Но я в слепом ожесточенье, Тираном почитал царя…»
Если субъективные намерения Войнаровского рисуются последовательно положительными, то Мазепа изображается иначе. Поэт не скрывает отрицательных свойств гетмана, его честолюбия и коварства. Даже преданный ему Войнаровский отмечает его хитрый и скрытный нрав. Пытавшийся «себе воздвигнуть трон» на Украине, Мазепа рисуется к тому же и обольстителем. Теряя в предсмертной болезни сознание, трепеща и цепенея, «Он часто зрел в глухую ночь Жену страдальца Кочубея и обольщенную их дочь». Войнаровский колебался в оценке замыслов Мазепы. Народ же Украины не сомневался в их бесчестности. Один из пленных украинцев, взятых казаками Мазепы, так отвечал бывшему гетману на вопрос о событиях в Батурине: «Народ Петра благословлял… Тебя ж, Мазепа, как Иуду, Клянут украинцы повсюду».
Но в поэме наряду с осуждением еще более отчетливо проступает и оправдание Мазепы. Мазепа наделяется необычайным умом ( «Дивилсяя его уму») и добрым сердцем ( «Как дед дарил малюток милых»). Он умел покорять окружающих его людей: «мы обожали в нем отца». Предатель и палач украинского народа, связанный с иезуитами, жестоко подавлявший крестьянские восстания, рисуется даже как вольнолюбивый патриот: им произносятся слова, проникнутые ненавистью к самовластью и любовью к родине.
По верному суждению Пушкина, Войнаровский и Мазепа как исторические лица в поэме «своевольно искажены», идеализированы. Полемизируя с Рылеевым, поэт в предисловии к «Полтаве» писал: «Некоторые писатели хотели сделать из него (Мазепы) героя свободы, нового Богдана Хмельницкого. История представляет его честолюбцем, закоренелым в коварстве и злодеяниях».
Рылеев располагал обстоятельными объективными сведениями о том и о другом. В задуманной им до «Войнаровского» трагедии о Мазепе он совершенно недвусмысленно характеризовал гетмана «властолюбивым и хитрым», «великим лицемером», коварным предателем, честолюбцем, для которого не было ничего священного, кроме цели своих стремлений. В этой трагедии Войнаровский рисовался «пылким, благородным». Но в«Жизнеописании Войнаровского», составленном А. А. Бестужевым и предпосланном поэме, он предстает сознательным участником тайных замыслов Мазепы, обладателем огромного состояния, унаследованного от Мазепы и давшего ему возможность вести рассеянную жизнь за границей, где он был выдан царскому правительству и сослан со всем семейством в Якутск.
Во имя пропаганды идей патриотизма и свободы Рылеев пренебрег историческими фактами и представил Войнаровского последовательным борцом против самодержавной тирании, каким он не был, а Мазепу показывал в двойственном свете, окутывал таинственностью неразгаданности. Ложному освещению Мазепы способствует в поэме и то, что он выступает в восприятии Войнаровского, которому автор передоверил все права повествователя.
«Войнаровский»- романтическая поэма героико-патриотического жанра. Ее ведущие образы — герои, борющиеся за независимость своей родины. Это не беспочвенные одиночки, отщепенцы, ушедшие в себя, в свой духовный мир, а вожди, возглавляющие движение народа. Их одиночество, явившееся результатом поражения, вынужденное, приносящее им страдание.
Поэма «Войнаровский» — классический образец романтической архитектоники. Ее центром служит фигура главного героя. Кроме вступления, являющегося своеобразным прологом ко всей поэме, короткой описательной ремарки, связывающей первую и вторую части поэмы, и эпилога, поэма представляет собой исповедь Войнаровского. Она покоряет мастерством повествования. Великолепна здесь беседа Войнаровского с Мазепой. Психологически весьма тонко воспроизведен бред больного Мазепы. Однако исповедь Войнаровского не превратилась в подробную историю событий, раскрытых во всей их сложности. Войнаровский логически связно, причинно-обусловленно рассказывает о своей жизни, начиная с младенческих лет. Но, освобождая исповедь от прерывности, фрагментарности и загадочности, так свойственных композиции элегико-гуманистических поэм, например «Людмиле» Жуковского, Рылеев отбирает для нее лишь самые значительные, вершинные эпизоды, передавая их предельно сжато. Основные эпизоды этой исповеди — повесть ранних лет, полных военных отваг, любовная новелла, драматическая история борьбы за независимость родины, ссылка. Чередование быстро сменяющих друг друга красочных эпизодов, объединенных лишь образом героя, придало поэме динамичность.
Романтический характер структуры поэмы подкрепляют резко антитетичные характеры (благородный Войнаровский и коварный Мазепа) и необычные ситуации: стремление Войнаровского к подвигам и его участие в коварном замысле Мазепы, идиллия любви Войнаровского с казачкой, разлука с ней и встреча через много лет в снегах Якутии и т. п.
Необычен и внешний облик основных героев поэмы. Войнаровский появляется с «беспокойным» взором, с «суровым, тоскующим» выражением лица, с тревожными думами, отпечатавшимися на его челе, с сверкающим «пламенем» в глазах. Исповедь Войнаровского, горячая, взволнованная, сердечная, стремительная, обусловила эмоциональную приподнятость ее речевого строя. Как и в думах, в ней громко звучит декабристская фразеология ( «борьба свободы с самовластьем», «прямого гражданина», «друг отчизны», «тиран»), но «убывают» славянизмы и повышается роль общеупотребительных слов. Это придает возвышенному языку поэмы непосредственность и естественность.
Эмоциональная патетика исповеди ярко отразилась в вопросительно-восклицательной, часто драматической интонации, в многочисленных повторениях, анафорах и многозначительных недоговоренностях. Эмоционально напрягая речь рассказчика, поэт нередко повторяет начальное слово строки три раза: «Уж хутора вдали мелькали, Уж в куренях я зрел огонь, Уже я думал — вот примчался!»
Многоточие как форма выражения недоговоренности, обрыва фразы, зачастую усиливая переживание, является и паузой, отмечающей длительность изображаемой ситуации: «Но скоро пылкая любовь и в милой деве запылала… Настала счастия пора!»
Мрачная, драматическая история Войнаровского подкрепляется эпитетами преобладающе сурово-мрачного ( «угрюмый приют», «вид унылый п суровый», «гробовой холм») и эмоционально повышенного свойства ( «сверкающие глаза», «нестерпимые муки», «пылкая душа»). В полном соответствии с драматическими перипетиями ведущего героя поэмы находятся и сравнения: необычные, с явным тяготением к гиперболичности («и мы, как туча громовая», «казалась трупом вся земля»), эмоционально подчеркнутые ( «Увяла в цвете юных лет, Безвременно, в Сибири хладной, Как на иссохшем стебле цвет В теплице душной, безотрадной»).
В поэме широко показана природа. Служа фоном, оттеняя душевное состояние Войнаровского, она проникнута, как и словесно-изобразительные средства, сумрачностью. В степи «дикой и пустой», в постоянных сражениях провел Войнаровский годы молодости. В местах «унылых» промелькнули его три года счастья с любимой. В «степи глухой» открылся ему Мазепа в своей ненависти к Петру. В стране «пустынной», среди безбрежных снегов и угрюмых лесов, текли его годы изгнанья, и он, «как климат сибирский, стал В своей душе жесток и хладен». Картиной природы, словно увертюрой, начинается поэма: «В стране метелей и снегов…». Зарисовкой одинокой могилы и сидящего на ней «в оцепененье роковом» Войнаровского она завершается.
Лирическую непосредственность и живость исповеди Войнаровского сообщают разговорный четырехстопный ямб и вольный размерее строф, то кратких, то длинных, в зависимости от характера воссоздаваемого эпизода.
В этой героико-романтнческой лиро-эпической поэме, весьма динамической по своей интонации и развитию, еще более, нежели в предшествующих произведениях, ощутимы признаки реализма: строгая локальность происходящих событий, точная реально-бытовая речь, допускающая диалектизмы ( «заимка», «варнак», «юрта», «ясак», «чебан», «жирник»), отказ от причастной рифмы, ясная, сжатая, краткая фраза, этнографическая верность изображения природы.
Пушкину очень понравилась обрисовка палача из кошмарного сна Мазепы: «Вот засучил он рукава, Вот взял уже секиру в руки… Вот покатилась голова, И вот другая!.. Все трепещут!» На нолях Пушкин написал: «Продай мне этот стих!» Его восхитили строки: «Мазепа горько улыбнулся; Прилег, безмолвный, на траву И в плащ широкий завернулся».
«Войнаровский»-центральное произведение Рылеева, вошедшее в ряд самых лучших поэм гражданско-героического романтизма. Прочтя отрывки поэмы, опубликованные в 1824 году в «Полярной звезде», Пушкин написал 12 января 1824 года А. А. Бестужеву: «Рылеева „Войнаровский“ несравненно лучше всех его „Дум“». Ознакомившись в 1825 году со всей поэмой, Пушкин не изменил своего одобрительного к ней отношения, правда, сделав ряд критических замечаний, в особенности об «истуканности» Миллера.
Поэма «Войнаровский» оказала сильное воздействие на декабристскую поэзию, в частности на творчество А. А. Бестужева-Марлинского (баллада«Саатырь» и поэма «Андрей, князь Переяславский») и В. Ф. Раевского ( «Дума»). Ее влияние сказалось на произведениях А. Яковлева («Чигиринский казак»), А. Подолинского ( «Гайдамаки») и многих иных. Ее отзвуки несомненны в поэмах Огарева ( «Дон») и Некрасова ( «Русскиеженщины»).
Эта поэма с интересом читалась и последующими поколениями. Запрещенная царским правительством, она распространялась в списках, из которых в настоящее время в центральных и областных архивах, по подсчету исследователей, сохранилось более ста. Герцен находил в«Войнаровском» «большие красоты». Н. П. Огарев в 1861 году в предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX столетия» писал:«Перечитывая „Войнаровского“ …мы пришли к убеждению, что он и теперь так же увлекателен, как был тогда».
http://www.literature-xix.ru/ryleev/vojjnarovskijj/
| Полярная звезда | |
 Титульный лист альманаха на 1823 год |
|
| Специализация: | литературный альманах |
|---|---|
| Периодичность: | ежегодник |
| Язык: | русский |
| Адрес редакции: | Наб. Мойки, 72, дом Российской Американской Компании (1824—1825) |
| Главный редактор: | К. Ф. Рылеев А. А. Бестужев-Марлинский |
| Издатель: | И. В. Слёнин (на 1823 и на 1824 годы) К. Ф. Рылеев А. А. Бестужев-Марлинский (на 1825 год) Типография Н. И. Греча |
| Страна: |  Российская империя |
| История издания: | 1822—1825 |
| Дата основания: | первая половина 1822 года |
| Тираж: | 1500 (на 1824 год) |
«Поля́рная звезда́» («Полярная звезда. Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности») — литературный альманах, издававшийся К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым-Марлинским в Санкт-Петербурге в 1822—1825 гг. Вышло три книжки: на 1823, на 1824 и на 1825 годы. Последний альманах «Звёздочка» на 1826 год был отпечатан лишь частично и в продажу не поступил.
Уже известные к этому времени литераторы К. Рылеев и А. Бестужев начали подготовку к изданию альманаха в 1822 году. По словам Бестужева, целью нового издания было «ознакомить публику с русской стариной, с родной словесностью, со своими писателями». Доподлинно неизвестно, кому конкретно принадлежала инициатива выпуска альманаха, Е. Оболенский в воспоминаниях писал, что это было идеей Рылеева. Кондратий Рылеев занимался в альманахе поэзией. Бестужев взял на себя составление выпусков, отбор и корректуру материалов. Он же занимался организационными вопросами и переговорами с цензором.
В апреле-мае 1822 года компаньоны отправили письма лучшим российским авторам с просьбой прислать произведения для альманаха. Рукописи пришли от Ф. Глинки, А. Корниловича, В. Жуковского,Д. Давыдова, Н. Гнедича, А. Воейкова, О. Сомова, О. Сенковского, Н. Греча, И. Крылова, А. Дельвига, А. Измайлова, Е. Баратынского, других авторов. Находясь в бессарабской ссылке, участником издания стал Пушкин. Свои произведения отдали альманаху и сами издатели. В «Полярной звезде» приняли участие практически все лучшие русские писатели этого времени и ряд авторов второго ряда, без которых представление о текущем литературном процессе стало бы неполным.
Чтобы иметь возможность напечатать альманах, Рылееву и Бестужеву пришлось выдержать схватку с цензурой и, по воспоминаниям современника, даже «закупать» цензора А. Бирукова. 30 ноября 1822 года разрешение на публикацию было получено, и в типографии Н. Греча заработал печатный станок. «Полярная звезда» на 1823 год вышла тиражом 600 экземпляров и в декабре 1822 года поступила в лавку издателя и книгопродавца И. Слёнина. Книжки были небольшие, карманного формата. Издание разошлось всего за одну неделю.
Очевидный успех издания позволил увеличить тираж второго выпуска. «Полярная звезда» на 1824 год преодолела цензуру 20 декабря 1823 года, и тираж в полторы тысячи экземпляров был распродан за три недели. Как писал один из авторов альманаха Ф. Булгарин в «Литературных листках», это был «единственный пример в русской литературе, ибо, исключая „Историю государства Российского“ г. Карамзина, ни одна книга и ни один журнал не имели подобного успеха». Прибыль от второго выпуска альманаха окупила все издержки. При подготовке третьего выпуска на 1825 год Бестужев и Рылеев смогли отказаться от услуг издателя Слёнина. Выручка позволила получить 2000 рублей прибыли[1] и при этом выплатить литературный гонорар практически всем авторам третьего альманаха. Это стало прецедентом в издании журналов и альманахов в России и важным шагом на пути профессионализации писательского труда. До сих пор, как правило, деньги от издания получали только составители сборников и некоторые наиболее маститые авторы, а интерес большинства писателей состоял в самой возможности познакомить публику с плодами своего творчества. Несколько лет спустя издатели, пытавшиеся получать материалы «по старинке» бесплатно, пользуясь своими литературными знакомствами, начали испытывать проблемы с наполнением сборников.
За поднесённые экземпляры «Полярной звезды» на 1824 год издатели были награждены перстнями и золотой табакеркой от императрицы[1].
С весны 1824 года главным помещением редакции становится новая квартира Рылеева в доме Российской Американской Компании на Мойке. В связи с возросшей к 1825 году занятостью компаньонов делами Северного общества и службой в Российской Американской Компании, издание третьего номера далось с большим трудом. Существуют данные, что первый тираж этого томика погиб во время петербургского наводнения 7 ноября 1824 года. Как бы то ни было, в январе в первом номере «Сыне Отечества» появилось «Объявление об издании „Полярной Звезды“ на 1825 год», в котором издатели сообщили, что «издание замедлилось некоторыми обстоятельствами, появится не к 1 января 1825 года, но к святой неделе». Книжка вышла только 21 марта 1825 года.
Издатели задумываются о прекращении выпуска альманаха, однако решают опубликовать еще один томик меньшего объёма с имеющимся материалом. В апреле 1825 года в журнале П. И. Кёппена «Библиографические листы» было помещено объявление о будущем выходе альманаха «Звёздочка». Его выпуск готовился в конце года, когда дела тайного общества значительно осложнились. К 14 декабря, дню восстания на Сенатской площади, в типографии Главного штаба было отпечатано 80 страниц. После ареста Рылеева и Бестужева дальнейшая печать прекратилась, уже готовые листы были конфискованы и 36 лет пролежали в кладовых бывшей военной типографии. В 1861 году они были сожжены, однако до наших дней сохранились два экземпляра, находившиеся у друга Бестужева А. Н. Креницына и библиофила П. А. Ефремова, а также цензурная рукопись.
После разгрома восстания «Полярная звезда» стала крамольным изданием. В 1826 году великий князь Михаил Павлович за чтение «Полярной Звезды» отправил солдатом на Кавказ Петра Бестужева. Отягчающим вину обстоятельством в глазах князя послужило то, что альманах был раскрыт на «Исповеди Наливайки» Рылеева.
Напрасно ахнула Европа,
Не унывайте, не беда!
От петербургского потопа
Спаслась «Полярная звезда».
Бестужев, твой ковчег на бреге!
Парнаса блещут высоты;
И в благодетельном ковчеге
Спаслись и люди и скоты.
А. С. Пушкин, 1825
Небольшой объём карманного издания накладывал серьёзные ограничения на публикуемый материал. В основном печатались небольшие стихотворения и отрывки из поэм и прозаических произведений. Но и в небольшом объёме удавалось дать место большому количеству лучших писателей и поэтов второго ряда. Так, в альманахе на 1825 год были напечатаны стихи Пушкина (отрывки из «Цыган», «Братьев разбойников», «Послание к Алексееву»), Е. Баратынского (семь стихотворений), П. Вязеского(два), Ф. Глинки (три), В. Л. Пушкина (два), Н. Языкова (три), К. Рылеева (три отрывка из «Наливайки» и «Стансы»), И. Крылова (две басни), Н. Гнедича(отрывок их XIX песни «Илиады»), А. Грибоедова и И. Козлова (по одному), В. Григорьева («Нашествие Мамая»), В. Туманского, А. Хомякова, П. Плетнёва,Н. Иванчина-Писарева, Е. Зайцевского. В прозаическом отделе появились сочинения А. Корниловича (исторический очерк), Сенковского («восточные повести»), Ф. Глинки, Ф. Булгарина, путевые записки А. Бестужева-Марлинского («Гибралтар») и В. Жуковского («Отрывок из письма о Швейцарии»). Всё это разнообразие даже сподвигло язвительного Пушкина на эпиграмму про спасённых «ковчегом» Бестужева людей и скотов.
Новинкой альманаха были открывавшие каждый выпуск литературно-критические обзоры Бестужева, в которых он подводил итоги предшествующего развития русской словесности. «Полярная звезда» на 1823 год начиналась «Взглядом на старую и новую словесность в России»[2], интересным, хотя и вынужденно поверхностным обзором всего предыдущего развития русской литературы от летописей Нестора до 1822 года. Последующие обзоры («Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года»[3] и «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года»[4]) уже ограничены жесткими хронологическими рамками. Бестужевские обзоры отличались концептуальностью, аналитичностью, сюжетной стройностью. В. Белинский считал Бестужева создателем жанра ежегодных обозрений литературы и продолжил использовать как его принципы, так и само слово «взгляд» применительно к этому жанру.
Обзоры обсуждались обоими соредакторами и выражали их общую позицию по литературным вопросам. Эта позиция находила также выражение в отборе произведений для альманаха. Бестужев высказывался против «безнародности» литературы и залогом её успехов видел обращение к народным корням, народному творчеству, героическому прошлому русского народа. От писателей он ожидал избавления от подражательности, очищения русского языка от заимствований — полонизмов, германизмов, галлицизмов. Многие авторы «Полярной звезды» состояли членами Вольного общества любителей российской словесности и вполне разделяли эти взгляды. Бестужев являлся приверженцем романтизма, выступал за гражданственность и патриотизм в литературе, за её связь с политическими идеями современности. Как выражение этих принципов, одним из стержней альманаха были «Думы» Рылеева и его вольнолюбивые исторические поэмы.
«Полярная звезда» считается альманахом декабристской ориентации. Многие её авторы были так или иначе связаны с движением декабристов. Проблемы возникали как у издателей из-за цензоров, так и у цензоров из-за издателей. Многие произведения в альманахе опубликованы с купюрами. Из стихотворения Вяземского «Петербург» Бируков вычеркнул весь конец (увидев стихотворение урезанным, Вяземский жаловался, что его «выпустили на позор»). Элегия Пушкина «Овидию» была напечатана без подписи, дабы не раздражать цензора аналогиями между судьбами автора и «адресата».
В то же время удалось легально опубликовать рылеевскую «Исповедь Наливайки». За это через министра просвещения А. Шишкова цензор получил выговор от Александра I, и соответствующие листы были бы вырезаны из издания, если бы оно к этому моменту не было уже распродано[5].
§ 151 сказано: «Не позволяется пропускать к напечатанию места, имеющие двоякий смысл, ежели один из их противен цензурным правилам». Сие подаёт повод к бесконечным прениям… В оправдание нового сего § приводят, что цензура на основании прежних правил пропускала сочинения возмутительные: Исповедь Наливайки[6], Войнаровского[7] и проч. Это неправда. Сии сочинения отнюдь не двусмысленные: они явно проповедуют бунт, восстание на законную власть, выставляют в похвальном виде мятежников и разбойников и проч., и пропущены к напечатанию по непростительной глупости цензора, читавшего оные и не понимавшего в них явного злоупотребления.
— Из обсуждения «чугунного» цензурного устава 1826 года, принятого после подавления восстания декабристов.
«Полярная звезда» на 1824 год. Гравированный титульный лист
Пушкин неизменно был автором всех выпусков альманаха. В «Звезде» на 1823 год появилось 4 его стихотворения. Благодаря посредничеству Туманского, в «Звезду» на 1824 год попало 9 стихотворений. В следующем выпуске напечатано одно стихотворение и по одному отрывку из поэм «Цыганы» и «Братья разбойники». В «Звёздочку» был отдан отрывок из «Евгения Онегина» «Ночной разговор Татьяны с ее няней». Через цензуру многие стихи проходили с большим трудом, и не все произведения поэта оказались подписаны его именем.
Это тесное сотрудничество не обходилось без недоразумений. В попавшей неизвестными путями к Бестужеву элегии «Редеет облаков летучая гряда» оказались воспроизведены три последние стиха, которые Пушкин не предназначал для печати по личным причинам:
Пушкин возмущённо писал Бестужеву: «Конечно, я на тебя сердит и готов с твоего позволения браниться хоть до завтра: ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. <…> Я давно уже не сержусь за опечатки, но в старину мне случалось забалтываться стихами, и мне грустно видеть, что со мной поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности».
Впрочем, на опечатки Бестужева поэт сердился не меньше. В этой же «Полярной звезде» на 1824 год в стихотворении «Нереида» вместо строки «Над ясной влагою полубогиня грудь…» оказалось напечатано «Как ясной влагою полубогиня грудь…», а в стихотворении «Простишь ли мне ревнивые мечты…» вместо слов «с боязнью и мольбой» в печать попали «с болезньюи мольбой». 1 февраля Пушкин из Одессы переслал оба сочинения Булгарину, редактору журнала «Литературные листки»: «Вы очень меня обяжете, если поместите в своих листках здесь прилагаемые две пьесы. Они были с ошибками напечатаны в „Полярной звезде“, отчего в них и нет никакого смысла. Это в людях беда небольшая, но стихи не люди».
Несмотря на эти досадные инциденты, Пушкин оставался звездой «Звезды», хотя и стал отдавать предпочтение появившемуся в 1824 году альманаху «Северные цветы».
Коммерческий и творческий успех альманаха декабристов породил огромное количество последователей и подражателей. Уже в 1824 году отстраненный от выпуска третьей «Звезды» книготорговец Слёнин уговорил Дельвига основать конкурентный альманах, закрепляя за собой его выпуск и продажу. Первая книжка «Северных цветов» вышла в декабре 1824 года, и в издательском объявлении, напечатанном в «Сыне Отечества», о предполагавшемся составителями «Цветов» соперничестве говорилось прямо. Почти все авторы «Полярной звезды» одновременно были и авторами «Северных цветов».
Число альманахов непрерывно возрастает. Наибольшей величины оно достигает в 1830—1831 годах, когда выходило тридцать[8] альманахов. Вызванное примером «Звезды» распространение альманахов дало основание В. Г. Белинскому назвать десятилетие с середины 1820-х годов «альманачным периодом». В это время под модным именем «альманаха» можно было найти практически любую печатную продукцию, вплоть до сборников анекдотов. Лишь в середине тридцатых альманахи уступают место регулярным толстым литературным журналам.
В 1832 году в Москве, пользуясь именем и репутацией альманаха Рылеева и Бестужева, Иваном Глухарёвым был выпущен альманах «Полярная звезда» на 1832 год, составленный из слабых произведений неизвестных литераторов.
Как дань уважения декабристам, в 1855 году А. Герцен назвал «Полярной звездой» свой литературно-политический альманах («„Полярная звезда“ скрылась за тучами николаевского царствования. Николай прошел — „Полярная звезда“ является вновь»).
На преемственность с декабристской «Полярной звездой» также претендовал издававший в 1881 году ежемесячный литературно-исторический журнал «Полярная звезда» Салиас де Турнемир, подчеркивая, однако, что это «чисто беллетристический сборник», без всякой «подкладки политической».
Как аллюзию на альманах декабристов, имя «Полярной» или «Утренней» звезды носили еще несколько печатных изданий.
Впервые материалы невышедшего альманаха «Звёздочка» — отпечатанные листы и рукопись — были опубликованы П. А. Ефремовым в историческом журнале «Русская старина» в 1883 году (том XXXIX).
В 1960 году в серии «Литературные памятники» осуществлено полное переиздание текста всех трёх выпусков «Полярной звезды» и «Звёздочки» в том виде, как они были напечатаны в XIX веке. Были воспроизведены цензурные изъятия и изменения, не учитывались последующие авторские редактуры напечатанных Рылеевым и Бестужевым вариантов произведений, имена авторов были указаны так, как они приведены в первом издании альманаха (псевдонимы, звёздочки, фамилии без имён и инициалов) и т. п. В 1982 году на основе этого полного переиздания по тому же принципу напечатан небольшой сборник избранных произведений альманаха.
В 1981 году появилось отдельное издание «Звёздочки»: тексты цензурной рукописи и факсимильное издание уцелевших листов.
| Персидские письма | |
| Lettres persanes | |
 Издание 1754 года |
|
| Жанр: | Роман |
|---|---|
| Автор: | Шарль Луи де Монтескьё |
| Язык оригинала: | французский |
«Персидские письма» (фр. Lettres persanes) — сатирический роман Шарля-Луи де Монтескьё. Первое издание вышло анонимно в Амстердаме в 1721 году.
В 1711 году персидский вельможа Узбек покидает свой сераль в Испагане и предпринимает длительную поездку во Францию в сопровождении друга по имени Рика. Во время пребывания в Париже (1712—1720) в письмах на родину друзьям они комментируют различные аспекты западного общества, особенно французскую политику и нравы.
«Персидские письма» вызвали множество подражаний, среди которых были «Турецкие письма» Пуллена де Сен-Фуа (1730—1732), «Письма дикаря, заброшенного на чужбину» Жубера де Ла Рю (1738), «Еврейские письма» (1738—1742) маркиза д’Аржана, его же «Китайские письма» (1739—1742), «Письма перуанки» мадам де Графиньи (1747), «Ирокезские письма» Мобера де Гуве (1752).
Шарль Луи Монтескьё о тюрках в «персидских письмах», письмо LXXXI(81):
«…Из всех народов мира… ни один не превзошел татар славою и величием завоеваний. Этот народ — настоящий повелитель вселенной: все другие как будто созданы, чтобы служить ему. Он в равной мере и основатель и разрушитель империй; во все времена являл он миру свое могущество, во все эпохи был он бичом народов. Татары дважды завоевали Китай и до сих пор ещё держат его в повиновении. Они властвуют над обширными пространствами, составляющими империю Великого Могола. Они владыки Персии, они восседают на троне Кира и Гистаспа. Они покорили Московию. Под именем тюрок они произвели огромные завоевания в Европе, Азии и Африке и господствуют над тремя частями света. А если говорить о временах более отдаленных, то именно от татар произошли некоторые из народов, разгромивших Римскую империю. Что представляют собою завоевания Александра по сравнению с завоеваниями Чингисхана? Этому победоносному народу не хватало только историков, которые бы прославили память о его чудесных подвигах. Сколько бессмертных деяний погребено в забвении! Сколько было татарами основано государств, истории которых мы не знаем! Этот воинственный народ, занятый только своей сегодняшней славой, уверенный в вечной своей непобедимости, нимало не позаботился о том, чтобы увековечить память о своих прошлых завоеваниях…»
А так же письмо XXXV(35):
«…Что думаешь ты о христианах, вдохновенный дервиш? Считаешь ли ты, что в день страшного суда с ними будет то же, что с неверными турками, которые послужат ослами для иудеев и крупной рысью повезут их в ад? Я знаю, что в обитель пророков они не попадут и не для них приходил Али. Но думаешь ли ты, что они будут осуждены на вечные мучения за то, что не имели счастья найти мечети в своей стране, неужели бог накажет их за то, что они не исповедовали религии, которой он им не дал? Могу тебе сказать: я часто расспрашивал христиан, испытывал их, чтобы проверить, имеют ли они хоть какое-нибудь понятие о великом Али, который был прекраснейшим из людей; оказалось, что они никогда и не слыхали о нём…»
Речь в последней цитате идет о турках-османах(а не тюрках) Суннитах, которые не признают Али ибн Абу Талиба и его потомков единственно законными наследниками и духовными преемниками пророка Мухаммеда, что считается в Шиизме грехом. В Персии, как известно преимущественно распространено течение Ислама Шиизм.
Книги такого рода в средневековой славянской книжности регулярно переписывались и многократно издавались. Однако сохранилось их очень немного; и главным образом, из-за активного употребления, приводившего к их физической порче, а затем и к уничтожению. В собрании Отдела редких книг Российской национальной библиотеки существуют весьма представительная подборка подобных книг, хотя состояние некоторых экземпляров и оставляет желать лучшего.
Среди кириллических изданий XVI-XVII веков можно найти целый ряд пособий, посвященных церковнославянскому языку, причем не все они имеют одинаковое назначение. В целом они разделяются на две большие группы: на книги учебные и книги ученые. В число первых, главным образом, входят те книги, которые служили для обучения грамоте. В средние века у восточных славян с этой целью издавались Азбуки и Буквари, так как именно в них разбирались способ и порядок записи человеческой речи, знание чего позволяло затем переходить собственно к чтению книг. После освоения Азбуки обучаемые занимались упражнениями в чтении, для которых обычно выбирались Часовник и Псалтирь, что было связано с важностью содержания этих двух книг для любого православного человека. В Часовнике излагались службы, в которых следовало принимать участие в течение дня. Псалтирь содержала тексты, являвшиеся основой христианского богослужения; кроме того, она представляла собою незаменимую книгу для правильного с обрядовой точки зрения расставания с усопшими.
Примечательно, что практика использования текста Часовника для упражнений в чтении получила воплощение в издании в Вильне в 1596 году книги, в выходных сведениях которой было заявлено, что это «Часовник. В нем же напреди Азбуки к научению детем, хотящим разумети писание». К сожалению, все экземпляры этой книги находятся за пределами России — в английских библиотеках.
В назывании книги для обучения грамоте не было единства. Разделение таких книг по содержанию на Азбуку и Букварь с пониманием под «Азбукой» самого простого и элементарного пособия сложилось в среде библиографов. Сами типографы называли книги по-разному: и Азбукой, как это делал московский печатник Василий Федоров сын Бурцов (№ 1), и Букварем, что было принято в юго-западной Руси (№ 2), и даже Грамматикой (№ 3). Нередко этим книгам не давали названия вовсе; с точки зрения типографов, вполне достаточно было и заголовка на первом листе с указанием на то, что это «начало учения детем, хотящим разумети писание» (№ 4).
http://expositions.nlr.ru/ABC/
 Издание 1790 года |
|
| Жанр: | Сентиментализм |
|---|---|
| Автор: | Александр Радищев |
| Язык оригинала: | русский |
| Дата первой публикации: | май 1790 |
«Путеше́ствие из Петербу́рга в Москву́» — самая известная книга Александра Радищева. Опубликована в Российской империи в мае 1790 года. Работа печаталась без указания автора в домашней типографии Радищева[1].
Роман представляет собой собрание разрозненных фрагментов, связанных между собой названиями городов и деревень, мимо которых следует путешественник. Автор рисует картины современной ему России, уделяя основное внимание положению крепостных крестьян, угнетаемых помещичьим классом. Параллельно с этим Радищев смело и резко осуждает самодержавие. Кроме того, Радищев включил в повесть свою оду «Вольность» и «Слово о Ломоносове»[2].
Форму романа в путевых заметках Радищев позаимствовал у английского писателя Лоренса Стерна. Эта форма является способом изложения мыслей Радищева об общественном устройстве России[3]. Благодаря этому, книга смогла пройти цензуру: цензор просмотрел только содержание, а так как главы романа называются по городам, то цензор счёл эту книгу путеводителем и пропустил её без прочтения. Печаталась книга в домашней типографии.
Эпиграфом к книге «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищев взял стих из поэмы Тредиаковского, несколько видоизменив его: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[4]. У Тредиаковского словами «Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и Лаей» описывается «Пёс Кервер», с которым в свою очередь сравнивается созерцание порочными царями в загробном мире своей истинной сущности в «Зерцале правды»[5]. Эта фраза стала крылатой и является символом негативного общественного явления.
Указом Екатерины II от 4 сентября 1790 года Радищев признавался «виновным в преступлении присяги и должности подданного изданием книги… наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской». Радищева приговорили к смертной казни, но «по милосердию и для всеобщей радости» казнь была заменена десятилетней ссылкой в Илимский острог[6]. Почти весь тираж романа был уничтожен. Сам роман оказался под запретом, снятым только в 1905 году. Однако роман расходился в списках и стал широко известен.
От первоначального издания книги, которое было уничтожено, уцелело всего несколько экземпляров, которые почитаются величайшей редкостью. В 1790—1820-е годы «Путешествие» ходило в нескольких сотнях списков. В 1836 году о Радищеве и его книге, в целом критически, с обширными цитатами, написал Пушкин для своего журнала «Современник». Статья не была пропущена цензурой. В 1840—1850-е годы «Путешествие…» было практически неизвестно читающей публике, во всяком случае, нет никаких следов знакомства с «Путешествием» Белинского, Грановского, петрашевцев или даже Герцена до 1857 года.
Статья Пушкина «Александр Радищев» была впервые напечатана П. В. Анненковым в 1857 г, а в 1858 Герцен в Вольной русской типографии (Лондон) опубликовал один из рукописных списков «Путешествия», изобилующий неточностями. Весь тираж «Путешествия…», изданного А. А. Черкесовым в 1872 году, уже после отмены крепостного права, был уничтожен[7]. Даже влиятельному Алексею Суворину к столетию выхода книги удалось добиться только разрешения на напечатание подарочного издания в количестве 100 экземпляров[7]. Окончательно запрет на «Путешествие…» был снят в России только во время первой революции.
В советское время Радищев был признан «первым русским революционером», а его книга вошла в школьную программу.
Сама же Екатерина II после прочтения сказала: «Бунтовщик — хуже Пугачёва! Тот, хоть царём прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот, революцией, надумал на Руси учинить республику!»
Александр Сергеевич Пушкин так отозвался об этом произведении:
«Путешествие в Москву», причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного.
Фёдор Достоевский по поводу «Путешествия…» и вообще стиля Радищева говорил, что «обрывки и кончики мыслей» у него соседствуют с вольными переводами французских просветителей[2].
