Собирание важностей и интересностей
Category Archives: Остромирово Евангелие

Древнерусское учение у мастеров грамоты. Период первый. Глава II

by ankniga

Боевые потери РФ в Украине

http://www.portal-slovo.ru/pedagogy/38229.php?ELEMENT_ID=38229&SHOWALL_1=1

Из книги «История русской педагогии»

Как наши предки осуществляли свой религиозно-нравственный, хотя и ветхозаветного склада, педагогический идеал в образовании, в устройстве школьного дела? Вполне соответственно идеалу — путем церковно-религиозного обучения.

Наши сведения о способах просвещения в первые века существования русского государства весьма скудны. Несомненно, что наши древние предки того времени учились, но чему именно и как, и были ли устроены для такого обучения организованные училища — вопрос. Свидетельства памятников говорят об учителях и учениках, но не говорят об училищах и лишь в самых общих и неопределенных выражениях упоминают о предмете обучения. «Нача поимати у нарочитое чади дети и даяти нача на наученье книжное» — так говорит летопись о святом Владимире. «И ины церкви ставяше по градом и по местом, поставляя попы и дая имения своего урок и веля им учити людии и приходити часто к церквам» — летопись о Ярославле. О том же Ярославле еще летопись говорит: «…прииде (Ярослав) в Новогоруду, собра от старост и поповых детей 300 учити книгам». Нестор о святой Феодосии свидетельствовал: «…датися вели на учение божественных книг единому от учитель». Митрополит Петр (конец XIII в.) в юности «…вдан бывает родителям книгам учитися». В житии святого Ионы Новгородского говорится, что он учился у дьяка со множеством других детей. А то встречаются выражения еще более неопределенные, как, например: «благочестию учаше». Сообразно с этим и про образованных людей летописцы выражались так: «исполнен книжнаго ученья», «муж хытр книгам и ученью», «бе любя словеса книжная» и т. п. За существование организованных училищ в домонгольской Руси прямо свидетельствует только один Татищев, но его показания не вполне согласны с показаниями летописей, сохранившихся до нас. В последних об училищах не говорится 1. Вообще в домонгольский период под надзором и ведением епископов никаких училищ не находилось, в так называемом уставе Владимира весьма подробно перечисляются заведения и лица, будто бы отдаваемые во власть епископам, но в нем не поименованы ни училища, ни учителя. Напротив, выражения о Владимире: «даяти нача (детей) на ученье книжное… Сим же (детям) раздаянному на ученье» — и о Ярославе: «веля им (попам) учити людии и приходити часто к церквам» — внушают мысль о том, что дети раздавались на домашнее частное обучение, а не в особые училища, что школы помещались на дому у учителей, а не представляли отдельных казенных или церковных учреждений; взрослые же наставлялись в церкви. Такой порядок обучения соответствовал и греческому давнему порядку, а первыми учителями у нас, несомненно, были греки.

Вследствие скудости и неопределенности указаний первоисточников о состоянии образования в первые века жизни русского государства исследователи толкуют их весьма различно, при помощи разных умозаключений и сопоставлений. По одним выходит, что со времени христианства просвещение получило у нас широкие размеры и в первые века у нас было учреждено множество организованных училищ, не только элитарных, но и с более высоким курсом (Лавровский). Ревнители церковной школы отважно утверждают, что церковная школа сразу и повсеместно охватила всю Русь и что успехи просвещения и нашей школы в домонгольской период были поистине поразительны: они превосходят все, что представляла нам Западная Европа в эту эпоху (Миропольский). По метафорическому выражению Погодина, всякая новая епархия тогда делалась, так сказать, новым учебным округом, новый монастырь — гимназией, новая церковь — народным училищем. По мнению других исследователей, такие радужные оптимистические представления не имеют под собой никаких твердых оснований, это мечты и фантазии патриотически настроенных умов, а не факты 2.

Не входя в обсуждение этих взглядов, мало полезное по неопределенности данных, мы остановимся лишь на том, что для духовенства, для подготовки служителей алтаря, было необходимо хотя бы самое скудное профессиональное обучение. Его вели сначала пришлые греки, потом выучившиеся у них русские священники и, наконец, перенявшие у священников учительскую науку дьячки и миряне, позднейшие «мастера» грамоты. Таким образом, в основу всего русского просвещения легла церковно-богослужебная потребность, необходимость совершать в известном порядке, по установленному чину, церковные службы. Она определила предметы обучения, учебный курс. Очевидно, он был невелик и по своему содержанию отвечал вызывающей его потребности. Это церковно-богослужебное образование с духовенства распространилось и на народ: учился не только тот, кто готовился быть священником или дьячком, но всякий, кто хотел и мог, учился тому же, чему учились и будущие служители церкви. Такой курс не был насильственным или по тому времени односторонним: выше всего ценилось все божественное, душеспасительное, церковное, светской науки еще не знали, а потому к ней и не стремились. Князья иногда изучали иностранные языки, но прежде получали церковно-богослужебное образование. Такой характер учебного курса без существенных перемен сохранялся целые века, а в простом народе, в его самодельных школах, и особенно у старообрядцев, оставался таким же церковно-богослужебным до самого последнего времени. Древнерусское образование по современной терминологии следует назвать воспитательным обучением, так как оно выше всего ставило твердую христианскую веру и церковную нравственность.

Для уяснения себе положения Древней Руси в образовательном отношении в первые века после принятия христианства не мешает обратить внимание на духовные богатства, духовные нужды и запросы Византии и южного славянства, так сильно повлиявшие на состояние древнерусского просвещения.

В Византии было накоплено и хранилось много культурных приобретений, но они были достоянием немногих. В эпоху иконоборства (VIII в.) знаменитый Иоанн Дамаскин на замечание иконоборцев, что простой народ суеверно обоготворяет иконы, отвечал, что нужно учить безграмотный народ. Людей, признававших образование излишним для благочестивого христианина и косо, недоверчиво смотревших на получивших его, было всего много. Для народа считалось за глаза достаточно, если более способные из него обучатся читать, немного писать и считать. Церковно-религиозный характер элементарного византийского обучения времени VIII-IX веков хорошо виден из характеристики учеников Феодора Студита, сделанной биографом последнего: «из них выходили очень умные писцы и певцы, составители кондаков и других песнопений, стихотворцы и отличнейшие чтецы, знатоки напевов и писатели стихирь о Христе».

В старину много просветительных начал было принесено на Русь из Болгарии и отчасти из Сербии. Но в Болгарии был распространен церковный византизм, светское образование было слабо, работниками на поприще наук и искусств были монастыри и духовные лица. За обучением грамоте там следовало чтение и изучение церковно-богослужебных книг: Псалтири, Евангелия, Апостола, книг Ветхого и Нового Заветов, кратких житий святых, патерика. Грамматика, риторика, диалектика были у балканских славян роскошью, которую позволяли себе немногие. Правда, в XIV в. в Сербии было составлено по греческим образцам рассуждение «О восьми частях слова», было нечто и по риторике, но все эти высшие знания были распространены мало. Церковно-богослужебные книги и нравственно-назидательные — вот обычная область, в которой вращалась мысль южного славянства и которая сделалась также близкой и дорогой и для наших древних предков.

Обилие переводов с греческого на древнерусский язык в домонгольский период по разным областям ведения, и в частности свято-отеческих писаний, такие выдающиеся самостоятельные ораторы и писатели, как митрополит Киевский Иларион и Кирилл, епископ Туровский, произведения которых свидетельствуют о серьезной богословской подготовке, летописцы, дававшие нередко картинное описание явлений, и разные другие литературные памятники служат несомненными показателями того, что после приобщения России к христианским государствам европейского Запада в ней существовал кружок не грамотных только, но образованных, просвещенных людей, серьезно любивших книгу и науку. Но как эти люди приобрели образование? О существовании благоустроенных школ известий нет, а потому вероятнее думать, что просвещение достигалось путем частного обучения и частных занятий, при помощи образованных греков, составлявших нашу высшую духовную иерархию.

Чтобы ближе и точнее выяснить состав древнего учебного курса на Руси, мы должны обратиться к позднейшим свидетельствам, сравнительно более определенным и обстоятельным, и их рассмотреть. Таких классических свидетельств три: Новгородского архиепископа Геннадия, Стоглавого собора и Федора Поликарпова.

Первое свидетельство заключается в письме архиепископа Геннадия (написано около 1500 г.) к митрополиту Симонову. Оно общеизвестно, но настолько важно, что его нужно привести здесь для внимательного рассмотрения.

«Да бил есми челом Государю, Великому Князю, чтобы велел училища учинити; а ведь яз своему Государю вспоминаю на его же честь да и на спасение; а нам бы простор был: занеже ведь толко приведут кого грамоте горазда, и мы ему велим одни октении учити, да поставив его, да отпущаем боржае (скорее), и научив, как ему божественная служба совершати: ино им на меня ропту нет. А се приведут ко мне мужика, и яз велю ему Апостол дати чести, и он не умеет ни ступити, а яз ему велю псалтырю дати и он и по тому одва бредет, и яз ему оторку (откажу) и они извет творят: земля, господине такова, не може добыти кто бы горазд грамоте». «Ино-де ведь то всю землю излаял, что нет человека на земле кого-бы избрати на поповство. Да мне бьют челом: пожалуй де и господине вели учити; и яз прикажу их учити октении; и он и к слову не может пристати; ты говоришь ему то, а он иное говорит; и яз велю им учити азбуку, и они поучився мало азбуки, да просятся прочь, а и не хотят ее учити. А иным ведь силы книжные немощно достати, только же азбуку границу и с подтительными словы уыучити, и он силу познает в книгах велику; а они не хотят учитись азбуке, хотя и учатся, а не от усердия; и он живет долго; да тем-то на меня брань бывает от их нерадения, а моей силы нет, что ми их не учив ставити. А яз того для бью челом Государю, чтоб велел училища учинити, да его разумом и грозою, а твоим благословеньем то дело исправится; а ты бы, господин отец наш, Государем нашим, а своим детем Великим Князем, печаловался, чтобы велели училища учинити. А мой совет о том, что учити во училище: первое азбука граница, истолкована совсем, да и подтительные слова, да псалтыря с следованием накрепко; и коли то изучат, может после этого проучивая и конархати и чести всякыя книги. А се мужики невежи учят робят да речи ему испортит, да перве изучит ему вечерню, ино то мастеру принести каша да гривна денег, а завтреня также, а и свыше того; а часы то особно, да те поминки (подарки) опроче могорца (платы), что рядил от него; а от мастера отъидет и он ничего не умеет, толко-то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает. Толко ж Государь укажет пластырю с следованием изучите да и все, что выше писано, да что он того укажет имати, ино учащимся легко, а сяк не имеют огурятися (сопротивляться, отказываться). А чтобы и попов ставленных велел учити, занеже то нерадение в землю вошло; и только послышат что учащиися, и они с усердием приимут учение. А ныне у меня побегали ставленники четыре: Максима, да Куземко, да Офонаско, да Омельянко мясник, а тот с неделю не поучився, ступил прочь с нимиж…» 3

Анализируя это знаменитое свидетельство о положении просвещения в России XV века, мы различаем в нем картину фактического состояния подготовки и образования наиболее просвещенного сословия в Древней Руси — духовенства и обусловленные набросанной картиной желания и стремления ревнителя просвещения — самого Геннадия.

Духовенства, как особого замкнутого сословия, передававшего свою профессию по наследству, в Древней Руси не существовало. Духовенство выходило прямо из народа, члены его были те же мужики, только поучившиеся у грамотея, т. е. более способные, более охочие к просвещению, большие ревнители о спасении своей души и душ других. Конечно, дети священно- и церковнослужителей могли идти по отцовской дорожке, заниматься и даже предрасполагаться к занятию тем же, чем занимался родитель; но это еще не делало духовенство замкнутым наследственным сословием. Для подготовки членов клира не было никаких профессиональных училищ и курсов, будущее духовенство училось, как и все другие чему-либо учившиеся, у грамотеев-мужиков же, у мастеров или же у своих отцов, училось, может быть, долго и много, но выучивалось весьма малому. Чему училось у мастера руководящее сословие? Училось будущему своему профессиональному делу в самых узких границах, именно церковному уставу, еще проще — искусству служить церковные службы: вечерню, заутреню, часы, и притом училось служить по преимуществу наизусть, заучивало порядок церковных служб, а не отправляло их по богослужебным книгам. Но и такое крайне ограниченное искусство усваивалось весьма плохо. Когда выучившийся у мастера приходил к епископу искать священнического места и ставиться в попы, а епископ подвергал его экзамену, тогда обнаруживались невероятные результаты обучения: кандидат на священство не был в состоянии читать Апостол и едва разбирал Псалтирь. Следовательно, он учился служить главным образом наизусть, мало занимаясь грамотой. Когда его учили говорить ектенью, он повторить не мог: ему говорят одно, а он повторяет другое. И получить лучшую подготовку у лучших учителей было невозможно, потому что лучших, более просвещенных, более грамотных, взять было негде: «земля, господине, такова, не можем добыти, кто бы горазд грамоте». Очевидно, нарисовать картину профессиональной подготовки наиболее просвещенного сословия, подготовки пастырей, руководителей других, печальнее нарисованной было невозможно, особенно если прибавить к ней дополнительную черту, указанную Геннадием, — нежелание ставленников учиться, их бегство и от азбуки, и от епископа. По-видимому, ставленники были того мнения, что церковные службы можно отправлять и не зная грамоты, наизусть. Заводите училища, настаивает Геннадий, а то дело будет плохо. Бегунам-ставленникам вслед он бросает такое сомнение: «а и православны ли те будут?»

Несмотря на яркость набросанной картины и полную ее недвусмысленность относительно крайне печального положения образования духовенства и вместе просвещения вообще, т. е. отсутствия или крайне малого числа сколько-нибудь сносных школ, находятся такие неунывающие исследователи, которые пытаются повернуть в пользу существования на Руси в то время школ и просвещения. Геннадий не говорит, что школ не было, но заявляет, что для приготовления к священству они не годились. Существовашие школы, хотя и носили церковный характер, были общеобразовательными; обстоятельства времени выдвинули вопрос об учреждении школ для приготовления специально членов клира. Таков смысл послания Геннадия. В послании, говорят, определенно характеризуются оба типы существовавших в то время школ: епископской, или церковно-приходской, школы и школы мужицкой, «мастеров грамоты». Из первой школы приходили к Геннадию хорошо подготовленные лица, и он, поучив их ектеньям и церковному порядку, скоро отпускал. Эта школа хотя и была общеобразовательной, но в то же время и церковной, а потому при хорошей подготовке в ней было легко научиться и тому, что требуется совершением церковных служб. Вторая школа — мужицкая — никуда не годилась, и на место именно ее Геннадий и хлопочет о заведении училищ. Таким образом, с осуществлением плана Геннадия учение совершалось бы в школах трех видов: в церковно-приходской, или епископской, школе, в школе мужиков-грамотеев и в профессиональной новой школе, в местах княжеского управления, для приготовления членов клира 4.

Такое толкование послания Геннадия неудобоприемлемо, так как противоречиво и неосновательно. Геннадий ни одним словом не упоминает ни о каких епископских, или церковно-приходских, школах, а он говорит о двух разрядах ищущих священства, приходивших к нему ставиться в попы: безграмотных и грамотных. У кого и как учились первые, он говорит; где учились вторые, об этом он умалчивает. Может быть, они учились у тех же мастеров грамоты, только более знающих, более толковых; может быть, у своих отцов или, наконец, в каких-нибудь школах. Если бы во времена Геннадия существовало достаточно каких бы то ни было школ, дававших вполне грамотных людей, которых Геннадию было легко подготовить к священству, поучив их ектиньям и совершению церковных служб, то зачем же бы ему хлопотать о заведении новых училищ? Уже существовали нужные училища или у него же под рукой, в его распоряжении — церковно-приходские или какие-либо другие, но дававшие грамотных людей. А он почему-то ими пренебрегает и молит об открытии новых училищ. Говорят потому, что существующие школы были общеобразовательными, а нужны были специальные для подготовки членов клира. Но Геннадий прямо говорит, что грамотные ставленники, к нему приходившие, легко подучивались, чему нужно, и хлопот ему не доставляли.

Против них, против их подготовки он ничего не имеет. О заведении училищ он говорил не по поводу них, а по поводу безграмотных ставленников, учившихся у мужиков. Да и как понять наших смелых толкователей: то они заявляют, что «древняя наша школа была общеобразовательной; при хорошей подготовке в ней легко было научиться и тому, что требуется совершением церковных служб, ибо школа имела характер церковный», то говорят, что эти общеобразовательные церковные школы, по словам будто бы Геннадия, «для приготовления к священству не годились» 5. Здесь противоречие.

В свидетельстве Геннадия есть одна черточка, которая, по-видимому, подтверждает приведенное толкование его заявления: «ино-де ведь то всю землю излаял, что нет человека на земле, кого бы избрати на поповство». Излаял, т. е. обругал и, вместе, солгал. Геннадий говорит как бы: вот ты, безграмотный ставленник, утверждаешь, что в стране не можешь найти грамотного человека. Ты бранишься, ты лжешь, что нет грамотного человека, которого можно бы избрать в попы. Дело совсем не так худо, есть грамотные люди на Руси или в новгородской епархии. Но эта черточка нисколько не изменяет нарисованной печальной картины состояния образования в Древней Руси. Да, были грамотные люди на Руси и в новгородской епархии, об их существовании говорил тот же Геннадий и в том же свидетельстве, в самом его начале. Достать грамотного человека можно было, чтобы поставить его в попы; но вот беда, что грамотных было очень мало, что их было нужно искать и днем с огнем. Буквально Геннадий был прав, говоря ставленнику: ты лжешь, что нельзя найти в стране ни одного грамотного человека для избрания в попы, такие редкие люди бывали и есть. Но по существу дела жалоба ставленника была справедлива. Если бы безграмотные мужики, искавшие священства, были редким явлением, то Геннадий просто-напросто отказывал бы им и не сочинял жалобных посланий к митрополиту. Если бы легко было отыскать грамотных и поставить их учителями неграмотных, то не нужно было бы просить о заведении училищ, нужно было бы просто безграмотных направить в науку к грамотным. Но Геннадий так не делает, он молит о заведении училищ, а курс их определяет такой малый, такой скудный и ничтожный, что такого объема курс самым убедительным образом, непоколебимо устанавливает царившую безграмотность и истинность, по существу, заявлений безграмотных ставленников.

Чрезвычайно суровая действительность не давала возможности широко развернуться педагогическому идеалу. Образовательный идеал самого Геннадия был чрезвычайно ограничен. Чему учить в желаемых училищах? Толковой азбуке («азбука-граница»), искусству разбирать слова с титлами, чтению Псалтиря со следованием твердо-натвердо. А затем, подчитывая наперед, затверживая или, по выражению Геннадия, «проучивая», можно читать всякие богослужебные книги и отправлять церковные службы. Вот и все, а это все обнимает лишь чтение церковно-богослужебных книг и знание церковных служб. В рассматриваемом образовательном идеале не только не упоминается о грамматике и счете, но даже и о письме, столь, по-видимому, необходимом во всяком образовании. Требование, чтобы ставленники умели писать, Геннадий не поставил, считая его, вероятно, очень затруднительным и невыполнимым по современному положению просвещения. В идеал вошло только то, без чего решительно невозможно было обойтись попу или дьячку, — умение читать с предварительной подготовкой каждый раз церковно-богослужебные книги и некоторое знание церковного устава. О знакомстве с Новым Заветом, о разумении Библии даже не упоминается ни единым словом. Очевидно, священники геннадиевского времени не только не умели писать, но не умели даже и читать, были часто совершенно безграмотными, отправлявшими церковные службы наизусть, без книг, заучив их с голосу 6.

В идеале Геннадия на первом месте поставлено знание «азбуки-границы». Под такой азбукой разумелась не простая азбука, а более сложная, азбука-акростих. Каждый стих в этой азбуке начинался с буквы в порядке алфавита, а все стихотворение (обыкновенно без конечных рифм) начальными буквами представляло азбуку. Содержание стихотворений было весьма различное: нравственно-поучительное, историческое, догматическое, молитвенное, наподобие содержания позднейших прописей. Древнейший образец такой азбуки — «Молитва Константина Философа сътворена азбукою». Она читается так:

А. Аз словом сим молюся Богу:
Б. Боже всеа твори зижитилю
В. Видимыа и не видимыа!
Г. Господня Духа посли живущаго,
Д. Да вдохнет в сердце мое слово,
Е. Еже будет на оуспех всем,
Ж. Живущим в заповедех творих. И т. д.

Изложение азбуки в форме стихотворения акростиха, очевидно, производилось в тех видах, чтобы путем связных и осмысленных предложений облегчить запоминание названий букв. Акростих представлял собою своего рода звуковые картинки 7.

Затем в свой образовательный идеал Геннадий вносит «псалтирь со следованием». Самая ходкая книга в Древней Руси была Псалтырь, по ней учились читать; следованная же Псалтирь служила для изучения «церковнаго постатия», т.е. порядка церковных служб и их устава. Изучив «азбуку-границу» и Псалтирь со следованием, можно, по убеждению Геннадия, «конархати» и чести всякия книги. Канонарх — это лицо, возглашающее стихиры, а вместе руководитель до известной степени клиросного чтения и пения. Следовательно, можно предполагать, что церковное пение входило, по плану Геннадия, в состав учебного курса для подготовки служителей алтаря.

В послании Геннадия есть чрезвычайно любопытные указания на способ и порядок древнего обучения, именно что мастера учили сначала вечерни, потом заутрени и часам, и за каждую службу получали по гривне денег и каше. Эти черточки древнего обучения мы пополним позднее данными из других источников, вследствие чего картина допетровского старинного обучения предстанет пред нами в довольно определенном виде.

Свидетельство Геннадия касается провинции, и притом лишь одной области — новгородской. В столице и в других областях русской земли дело образования находилось, может быть, в лучшем положении. Обратимся к другим классическим свидетельствам.

Второе свидетельство — Стоглавого собора, созванного в 1551 году при митрополите Макарии. В гл. 25 «О дьяцех хотящих во диаконы и в попы становитися» говорится: «иже есть дияки, котории хотящии диаконства и священства, а грамоте мало умеют… да и о том их святители истязают с великим запрещением, почему мало умеют грамоте, и они ответы чинят: мы де учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде де нам учится негде. Колько отцы наши и мастеры умеют, потому и нас учат, а отцы их и мастеры сами потому же мало умеют и силы в божественном писании не знают, да учится им негде. А прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и великом Новеграде, и по иным градом многие грамоте, писать и пети, и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, но писцы и певцы и чтецы славны были по всей земли и до днесь».

Обсудив такое положение просвещения, Стоглавый собор со своей стороны постановил: «В царствующем граде Москве и по всем градом тем протопопом и старейшим священником со всеми священники и диаконы, коемуждо в своем граде по благословению избрати добрых духовных священников и дияконов и дияков женатых и благочестивых, имеющих в серцых страх Божий, могущих и иных пользовати и грамоте чести и пети и писати гораздивы. И у тех священников, и у дияконов и у дияков учинити в домах училища, чтобы священники и дияконы и все православные христиане в коемуждо граде давали своих детей на учение грамоте, книжнаго писма и церковного пения и чтения налойного, и те бы священники, и дияконы, и дияки избранные учили своих учеников страху Божию и грамоте, и писати, и пети, и чести со всяким духовным наказанием» 8.

Свидетельство Стоглавого собора не менее любопытно и важно, чем послание Геннадия. Читая соборное постановление, так и думаешь, что Геннадий воскрес и говорит устами отцов Собора, — так велико сходство по существу Геннадиева послания с постановлением отцов Собора. Спустя 50 лет мы снова слышим геннадиевские речи: ищущие священства «грамоте мало умеют». Знакомая картина, мы знаем, как выученики мастеров читают Апостол и Псалтирь, как они учат ектиньи. И причины те же, и обстоятельства те же: ставленники учатся у своих отцов или у своих мастеров, а отцы и мастера сами мало знают грамоту и Божественное Писание мало понимают. Сколько могут отцы и мастера, столько и учат. «А инде де нам учитеся негде». Все точь-в-точь, как у Геннадия. А из тех же посылок и вывод получается тот же: необходимы училища, которые и следует непременно заводить. На этом настаивал Геннадий, это же постановляют и отцы Собора.

Если о послании Геннадия можно было говорить, что это голос одного епархиального архиерея, свидетельствовавшего об одной епархии, и перетолковывать этот голос и вкривь и вкось, то к постановлению целого собора относиться с такою легкостью нельзя: приведенное постановление Стоглавого собора есть голос всей русской церкви, а вместе всеобщий показатель состояния просвещения в России XVI века, и в столице, и в провинции. Собор прямо и решительно свидетельствует, что «прежде сего» училища в русском царстве бывали, а следовательно, теперь их нет. Какие это были училища? Были ли то церковноприходские школы или училища, возникшие под влиянием призыва Геннадия, — неизвестно, Собор об этом не говорит. Но он говорит ясно и определенно, чему учили в бывших училищах: грамоте, писать, петь, читать. Поэтому тогда грамоте гораздых было много, были славные писцы, певцы и чтецы. Но теперь помянутых училищ нет, писать, петь, читать более никто не учит, кроме малограмотных мастеров и отцов, а потому и ставленники «грамоте мало умеют», и научиться лучшему им негде. Что может быть определеннее и тверже этого свидетельства? А потому к посягновению на затемнение постановления Стоглавого собора таким соображением, что в нем-де не говорится, что школ было мало или их не было, но заявляется, что существующие школы (?) непригодны для специальной цели приготовления священников 9, нужно отнестись как к покушению с совершенно негодными средствами.

Об устройстве желаемых училищ Стоглавый собор высказался определеннее Геннадия. У последнего остается не совсем ясным, каких именно училищ он желал: правительственных или частных, находящихся в распоряжении духовной или светской власти. С просьбой об учреждении училищ Геннадий непосредственно обращался и к митрополиту, и к великому князю. Конечно, по смыслу всего послания Геннадия следует думать, что он хлопотал об учреждении элементарных церковных училищ, безразлично на чьи средства — митрополита (церковные) или великого князя (государственные), и, понятно, в ведении церковного начальства (епископов). Но этого прямо он не сказал. Стоглавый же собор высказался по поставленному вопросу совершенно определенно: он постановлял устроить семейные, т. е. частные, школы в домах священно- и церковнослужителей. Учителями должны быть избранные, лучшие священники, дьяконы и дьячки; учащимися — дети не только причта, но и всех православных христиан; значит, школы предполагались бессословные, для всех желающих учиться; предметами обучения были: грамота, письмо, пение и чтение. Последнее от грамоты выделяется, потому что под ним специально разумелось чтение «налойное», т. е. церковнобогослужебных книг в церкви при совершении богослужения. Такие училища долженствовали быть устроенными по всем городам и везде «по благословению своего святителя». Очевидно, Собором проектировались небольшие элементарные церковные школы, бессословные, для всех желающих, с главной задачей подготовлять будущих членов клира, «чтобы им (детям) вашим (учителей) береженьем и поученьем, пришед в возраст, достойным быти священному чину (постановление собора)». Денег на устройство школ ниоткуда не отпускалось. Об изучении грамматики, арифметики, об ознакомлении с библией Стоглав в проекте своих школ точно так же ни словом не обмолвился, как и Геннадий в проекте своих. О такой роскоши знаний и думать еще было нечего. Зато Стоглав превзошел Геннадия тем, что прямо потребовал от ищущих священства искусства писать, а так как проектированные им школы были бессословные, то, следовательно, внес обучение этому искусству и в общий учебный курс.

Но и Геннадий и Стоглав имели в виду прежде всего подготовку лиц, ищущих священства. Может быть, при воспитании детей светских и особенно достаточных родителей образование было шире и научнее? Нет. Не забудем прежде всего, что в Древней Руси духовенство было наиболее образованным сословием. Хорошее образование было ему необходимее, чем какому-либо другому сословию. Оно было учителем других сословий, и притом училось не в каких-либо особенных, профессиональных сословных школах, но в училищах, доступных всем желающим, всех сословий. Но на поставленный вопрос дает ясный ответ третье свидетельство.

В 1721 году в Москве была издана во второй раз грамматика Мелетия Смотрицкого, появившаяся в свет в Вильно в 1619 году. Ко второму московскому изданию было присоединено «предисловие любомудрому читателю», составленное Феодором Поликарповым, бывшим директором синодальной типографии. Сама должность, которую занимал Поликарпов, свидетельствует о нем как о человеке книжном, а предисловие, им написанное, несомненно обнаруживает в нем значительную начитанность и знакомство со школьным делом, с его положением в современной ему и древней России. Этот-то Поликарпов в написанном им предисловии делает следующее замечательное заявление: «…яко издревле российским детоводцем и учителем обычай бе и есть учити дети малые в начале азбуце, потом часословцу и псалтыри, также писати; по сих же нецыи преподают и чтение апостола. Возрастающих же препровождают к чтению и священныя библии, и бесед евангельских, и апостольских, и к разсуждению высокаго в оных книгах лежащаго разумения, а истаго на таковое разсуждение орудиа (еже есть грамматика), оным наперед не показуют, по чему бы всякое речение, период и все слово разбирати, и в подобающий чин располагати, и крыемую в нем силу разума разсуждати; и тако, читающе по своему разсуждению, мнози о вере погрешиша, и доныне погрешают, впадающе в свое суемудрое мнение и не знающе осмочастнаго чинорасположения».

Из этого чрезвычайно ценного и поучительного свидетельства открывается следующее: 1) в свидетельстве очерчивается постановка образования не ищущих священства, а всех вообще учащихся, всех малых детей, постановка не только современная, но и старинная — «издревле обычай бе и есть»; 2) учебный курс в сущности указывается тот же, какой указывался и Стоглавом и Геннадием, т.е. церковно-богослужебный, как будто бы он назначался для подготовки будущих служителей алтаря. Можно смело сказать, что и Стоглав и Геннадий этим курсом остались бы вполне довольны, если включить в него пропущенное автором обучение церковному пению; 3) учебный курс в рассматриваемом свидетельстве изображается состоящим из трех ступеней; основной — обучения азбуке, Часослову, псалтири и письму; средней — чтения Апостола и высшей — чтения Библии, бесед евангельских и апостольских, рассуждения о смысле божественных книг. Означенные ступени отделяются одна от другой вполне определенно: сначала говорится об учении малых детей — «и псалтири таже писати». Это первая ступень. Потом сказано: «…по сих же нецыи преподают», следовательно, далее шел такой курс, который проходили не все учащиеся, так как преподавали его не все российские детоводцы и учителя, а только некоторые. Наконец, «возрастающих», т.е. более зрелых и по возрасту, и по познаниям, более успевающих учащихся, переводили на третью, высшую ступень занятий.

Конечно, громадное большинство учившихся ограничивалось первой ступенью образования и дальше не шло; меньшинство продолжало обучение и дальше, на второй ступени, и наконец, вероятно, не особенно многие, «возрастающие», занимались предметами третьей ступени, так как обучение в древности, как мы увидим далее, было делом многотрудным и тяжелым, требовавшим большого напряжения сил и времени. А отсюда и из приведенных ранее свидетельств Стоглава и Геннадия мы должны заключить, что древнее русское образование мало знакомило учащихся с христианскими идеалами, потому что школьники засиживались на Часословце и Псалтири, на изучении вечерни и утрени и не достигали до изучения Апостола и тем более до чтения Библии, бесед евангельских и апостольских и рассуждения о высоком смысле этих книг. Для такого, более серьезного и глубокого религиозного образования им оставался один источник — церковь. Но даже и в XVII веке немало было таких, которые в ответ на поучения своих пастырей говорили: «Что нам в книгах учительных? Достаточно Часослова и Псалтири». Но зато в одном азбуковнике XVII века от имени мудрости говорится о книжном учении по окончании азбуки: «К тому не глаголю ти о часослове и псалтири, без них же учение не бывает». Так важны были в учении Часослов и Псалтирь. Что такое Псалтирь, что она содержит — это общеизвестно. Не мешает только заметить, что наряду с прекрасным выражением высокой религиозной поэзии, чувствований раскаяния, сознания своей греховности, ничтожества пред Богом, покорности воле Божией она содержит излияние гнева, мести, жестокости, отчаяния, вообще чувствований, мало гармонирующих с христианским настроением. Скажем несколько слов о содержании Часослова.

Он состоит из неизменяемых молитвословий полунощницы, утрени, часов 1-го, 3-го, 6-го и 9-го, вечерни и повечерия. Все эти службы состоят главным образом из чтения псалмов и отрывков из книг Ветхого Завета, разных молитв, ектений, Евангелие же читается редко. Так, служба часов (1-го, 3-го, 6-го и 9-го) — каждого — состоит из трех псалмов, тропаря дня, песни в честь Богородицы, пресвятого, молитвы Господней, кондака дня, молитвы: «…иже на всякое время и на всякий час» и заключительной молитвы. Во всей службе из Нового Завета взята лишь молитва Господня. Вечерня слагается из чтения и пения псалмов, ектений и молитв. Кафизмы и паремии составлены из псалмов или прямо суть псалмы. Утреня заключает в начале чтение нескольких молитв, двух псалмов, ектению, потом шестопсалмие (т.е. шесть псалмов), снова ектиньи, тропарь, кафизмы, канон. Канон есть собрание девяти песней, составленных по образцу ветхозаветных песней. По будням на заутренях не читается Евангелие.

Таким образом, Часослов, по которому учились грамоте наши предки, состоял из изложения содержания и порядка служб, составленных по преимуществу из псалмов и из песнопений по образцу ветхозаветных песен. Евангельских и апостольских чтений в них мало, в них царит Ветхий, а не Новый Завет. Так вот эти-то две книги — Псалтирь и Часослов, с прибавкой обучения письму, и составляли не только корень, но и вершину образования массы, учившейся у мастеров, отцов, учителей и разных детоводцев. Следовательно, образование почти не знакомило с христианскими идеалами, источниками идеалов служили преимущественно книги Ветхого Завета — Псалтирь, притчи Соломона, Премудрость Сираха, книги Моисея.

О грамматике в рассматриваемом свидетельстве Поликарпова прямо заявляется, что она не преподавалась в школах. «Славянаская грамматика в тех училищах (основанных Петром Великим) не преподаяшеся, за оскуднением сих книг». Относительно бывших прежде изданий грамматики Смотрицкого Поликарпов в предисловии замечает, что «аще оная грамматика и издана была бяше не единожды печатию, но всеядца времени продолжением, едва где обретается, яко искра в пепле сокрываема». Он указывает вред, проистекавший из этого для правильного понимания божественных книг, — «мнози о вере погрешиша». Следовательно, если кто и достигал третьей ступени обучения, то пользы от этого получал мало: за отсутствием грамматических сведений вместо настоящего знания Библии и правильного понимания слова Божия впадал в суемудрие. Об обучении счету Поликарпов не упоминает.

Из всех приведенных документов какая же составляется картина школьного дела, образования наших предков? Оказывается, что главным органом народного просвещения, а равно образования и подготовки духовенства были мастера грамоты, т. е. грамотные крестьяне, делавшие из обучения грамоте промысел. Правда, они учили плохо, но все же учили и помимо их и грамотных родителей учиться было негде, не у кого. Так свидетельствуют Геннадий и Стоглав. Самые древнейшие показания об обучении говорят нам об учителях, а не об училищах. Так, из показания летописца Нестора известно, что он был отдан на ученье «единому от учитель», что в первой половине XI века в Курске были учителя, принимавшие к себе на ученье детей. Кто же были учителя? Да такие же лица, которые позднее получили название «мастеров грамоты». Даже царевен учили мастерицы, состоявшие в дворцовом штате. Так, в 1642 году царевну Татьяну Михайловну обучала грамоте мастерица Марья. Царевичей учили особые мастера — дьяки и поддьячие. Темой картинок в потешных книгах царевичей служила, между прочим, и такая: дети учатся грамоте. Дети пред мастером стоят, дети мастеру кланяются 10. Кроме собственно мастеров учили дьячки, дьяконы, священники, иногда монахи. Но как скоро они принимались за учительство, они превращались в тех же мастеров грамоты, учили тому же и не лучше, чему и как учили мастера. Ставленники, по свидетельству Стоглава, учились у мастеров или у своих отцов. Но отцами, учившими своих детей, были, конечно, и священники, и дьяконы, и дьячки. А про них про всех сказано Стоглавом, что учат они плохо. Геннадий полагал нужным учить «и попов ставленых», «занеже то неродение (попросту невежество) в землю вошло». Кроме мастеров грамоты у нас были еще и мастера пения, которые ходили по городам и учили петь. Между ними были свои знаменитости 11.

Между мастером грамоты и клириком не было какого-либо существенного различия, напротив, эти две должности легко и охотно совмещались, занятие одной вело к занятию другой. На основании древнего обычая южнорусских причтов в Малороссии в XVIII веке и, вероятно, несколько веков и раньше при каждой приходской церкви, по изображению одного исследователя старины, обучалось по нескольку мальчиков, содержимых на пожертвования прихожан. Эти школяры обучались в доме дьячка, называвшемся потому школой, и под руководством дьячка. Старшим и более практичным, более честным из школяров священники и крестьянские общества давали название поддьячих, т.е. помощников дьяка, другим — псаломщиков, клиросников и т. п. Иным долго не счастливилось, они до 30-летнего возраста и даже более оставались в звании школяров, т.е. в качестве кандидатов на должность дьячка-учителя. В случае неудачи, переходя из одного прихода в другой, преследуя свою заветную мечту — сделаться сначала дьяком, а потом и попом, неудачники возвращались, наконец, в свою первоначальную среду, крестьянскую или казацкую. Учитель-дьяк, обучая будущего такого же дьяка, обыкновенно говорил ему такую поговорку: «Как станешь учителем, учи так, чтобы не отбил школы», т.е. не открывай своему ученику всего, чтобы ученик не сел на твое место. Поэтому Стоглавый собор предписывал, между прочим, избранным в учителя священникам, дьяконам и дьячкам учить «ничтоже скрывающе». В старой Малороссии были дьяки «мандрованные», т. е. странствующие, перехожие учителя грамоты, были такие же учителя пения. Были бродячие школьники (западные sсholares vagantes). В Москве в XVIII веке бывали безместные попы и дьячки, которые промышляли обучением грамоте по договорам с родителями.

С мастерами грамоты родители договаривались, как и со всякими другими мастерами, т. е. приглашались один-два свидетеля и заключалось условие. На окончательном испытании ученика присутствовали те же свидетели и решали честно ли выполнен договор со стороны наставника. Содержанием договора служили условия о том, чему учить, в какой срок, за какую плату. Приступ к учению совершался так: наши предки начинали учить своих детей грамоте с 1 декабря — это день святого пророка Наума. Для сего наперед условливались с приходским дьячком или другим лицом. Все семейство отправлялось в церковь, где после обедни служили молебен, испрашивая благословение на отрока. Учитель являлся в назначенное время в дом родителей, где его встречали с почетом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами. Тут, держа сына за руку, отец передавал его учителю с просьбой научить уму-разуму, а за леность учащать побоями. Мать, по обыкновению стоя у дверей, должна была плакать, иначе о ней пронеслась бы по всему околотку худая молва. Ученик, приближаясь к учителю, обязан был сотворить ему три земных поклона — так установлено было нашими предками. После сего учитель ударял осторожно своего ученика по спине три раза плеткой. Мать сажала сына за стол, вручала ему узорчатую костяную указку, учитель развертывал азбуку, и начиналось великомудрое учение: аз, земля, ер — аз. Мать усугубляла свой плач и умоляла учителя не морить сына за грамотой. На одном азе оканчивалось первое учение. Учителя после трудов угощали, чем Бог послал, и дарили подарками. Отец награждал учителя платьем или хлебом, мать — полотенцем своей работы. Проводы и угощения продолжались до ворот. На другой день ученика отправляли к учителю с азбукой и указкой. Матушка снаряжала с сыном огромный завтрак и подарок учителю, состоящий из домашних птиц. Переход от изучения азбуки к изучению Часослова и от Часослова к Псалтири был настоящим праздником и для наставников, и для питомцев: учитель получал горшок с кашей, осыпанный сверху деньгами; ученикам родители дарили по пятаку или по гривне меди. Этот обычай был известен под именем «каши» и сохранился до последнего времени 12.

Мастер грамоты, учитель-дьячок, появившись у нас в первой половине XI века, продержался, хотя и с большими затруднениями, до второй половины XIX века и даже долее. Во второй половине XVIII и даже в XIX веке он, как мы увидим, выдерживал еще бой с принудительной правительственной школой.

Другим органом древнего русского просвещения была школа. Что существовали организованные правительственные школы в первый период русской педагогии, об этом свидетельства нет (за теми исключениями, о которых речь будет в VI главе). Школы с некоторым общественным характером были при монастырях, при церквах и у епископов. Князья отдавали иногда своих детей для обучения во владычные дома. Например, в 1341 году «приехал Михаил княжич с Твери в Новгород к владыке грамоте учиться». Ставленники безграмотные или малограмотные доучивались у епископа. До Петра в Малороссии и западной России были общинные, т. е. приходские, школы. Приход при церкви строил и школу. В описях старинных церквей в Малороссии, составленных, правда, уже в XVIII веке, обыкновенно говорится: «…церковь такая-то… при ней дворов поповских… дьяковских столько-то… школа одна». Преосвященный Филарет, описавший школы Малороссии на основании статистических данных 1732 года, сделал такой общий вывод: при обозрении церквей мы видим, что в Слободской Украине при многих церквах были приходские школы. По ставленническим делам видим, что в них учились все те, которые после исправляли должность причетников при церквах, а потом иные поступали и в священники. Понятно, что в этих школах учились немногому — читать и писать. В Великороссии школы были преимущественно семейные и ютились в домах учителей. Петр I пытался создать в Великороссии приходскую школу, но для нее не оказалось средств, не было почвы. По словам новгородского архиерея Иова, составители переписи 1710 года «священников неволят на всяком погосте строить школы и велят учить разным наукам, а чем школы строить, и кому быть учителями, и каким наукам учеников учить, и по каким книгам учиться, и откуда пищу иметь, и всякую школьную потребу приискать — того они, переписчики, определить не умеют, только говорят: «Впредь указ будет»». Но обещанного указа не было, и школы, конечно, не открывались. Для них не оказалось никакой почвы, никакой подготовки, никто не знал, как взяться за дело, кому и чему учить, откуда достать средства на постройку и содержание школы. Если бы церковно-приходские школы были явлением обыкновенным, распространенным в древневосточной Руси, то такие недоумения не возникли бы. Общественно-приходская школа имела бы и учителя, и средства содержания, в ней проходился бы определенный курс, да и вопрос об учреждении школы нельзя было бы и ставить, а можно бы говорить о расширении существующих школ и об их образовании. Но во всяком случае школы существовали, об этом вполне ясно и определенно свидетельствует Стоглавый собор; дело только в том, что их было мало, недостаточно, и мы не знаем, как они были организованы.

Геннадий молил об устройстве училищ. Стоглавый собор, 50 лет спустя после Геннадия, делает постановление об учреждении училищ и замечает, что «прежде сего училища бывали в Российском царстве», приезжавшие на Москву в XVII веке греческие патриархи и митрополиты указывали на тот же недостаток училищ. Ученый газский митрополит Паисий Лигарид убеждал правительство, что России нужны «первое — училища, второе — училища, третье — училища». Он сочинил великолепный панегирик в честь училищ, доказывая их благотворность и возвышенный характер. «От училищ, — говорил он, — яко от источников, благополучие народное искапает». Патриархи Паисий александрийский и Макарий антиохийский убеждали в том же. Вот греки, говорили они, страдают под игом нечестивых, но тем не менее «в самом кентре или пупе мучительства, в самой, глаголем, Византии, училища отверзоша»… Между тем русские, живя свободно, не страдая от ига и дани, уклоняются от училищ, мало ценя учение. О свидетельствах других иностранцев — Кобенцеля, Маржерета, что в Московии нет школ, — мы уже не говорим. Таким образом, на протяжении трех столетий — XV, XVI и XVII — мы слышим один и тот же вопль: училищ, училищ, училищ. Надо думать, что их было мало.

Первоначальные наши училища по постановке обучения, вероятно, мало чем отличались от обучения мастерами грамоты и дьячками. Чему учить в училищах? На этот вопрос Геннадий отвечал: толковой азбуке и Псалтири со следованием. Стоглавый собор говорит: читать, писать и петь. Федор Поликарпов утверждает, что издревле и ныне у российских детоводцев и учителей был и есть обычай учить малых детей азбуке, Часослову, Псалтири и письму. А чему учили мастера грамоты и дьячки — тоже детоводцы и учителя детей? Тому же: азбуке, письму, читали Часовник, Апостол, Псалтирь, с будущими ставленниками разучивали часы, утреню и вечерню. Предметы те же, только кустари — мастера грамоты учили хуже, а в училищах, более или менее постоянных заведениях, учили, может быть, несколько лучше, выпускали грамотных. Никакой другой разницы не было. Древнее училище — это несколько упорядоченное дьячковское учение или более систематические занятия мастера грамоты. Мастера грамоты и дьячки стали расходиться со школами преимущественно с XVII века; школы пошли вперед, начали расширять и усложнять учебный курс и усовершенствовать приемы обучения; дьячки и мастера остались при прежней педагогии, за новизной не гнались, об усовершенствованиях не заботились. Мало-помалу они отстали от школ и их методов и, как отсталые, должны были уступить свои места другим, представителям и защитникам новой педагогии; но они продолжали свою работу, ученики всегда находились и для них13.

Примечания:

1. См.: Голубинский Е. Е. История русской Церкви. М., 1901. Т. I. Ч. I. С. 711 712.

2. По данному вопросу можно сопоставить, с одной стороны: Лавровский Н.А. О древне-русских училищах. Харьков, 1854; Хмыров М. Д. Училища и образованность на Руси допетровской // Народная школа. 1869. № 4-10; Миропольский С. И. Очерк истории церковно-приходской школы. Три выпуска. 1894-1895. С другой стороны: Голубинский Е. Е. История русской Церкви. Т. I. Ч. I. Гл. IV и приложение ; Забелин  А. Р. Опыты изучения русских древностей и истории. Ч. I. Статьи: Характер начального образования в допетровское время, и Его же – Домашний быт русских царей прежнего времени. Ст. 7-я // Отечеств. записки 1853. №12.

Чтобы убедиться в том, как скудны сведения о наших древних училищах  и какая обширная область открывается здесь для всякого рода догадок, предположений, выводов и сопоставлений, достаточно прочитать в вышеназванном  сочинении Лавровского первую главу (Обозрение свидетельств об училищах и степень распространения училищ). Для примера мы приведем разъяснение Лавровским одного свидетельства. В новгородских летописях под 1030 годом записано: «преставися Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаще». Аким был епископом новгородским, и понятно, как мог учить его ученик Ефрем, — очевидно, наставлениями, проповедями, ны учаше, т. е. нравственному житию. Но Лавровский желает извлечь из этих простых слов совсем другой смысл. «Вникнув в смысл этого известия, — говорит он, — мы не сомневаемся, что оно указывает на обучение, даже на обучение школьное, а не на простые поучения мирянам духовного лица». Такой хитрый смысл извлекается из этого простого свидетельства следующим образом: здесь нельзя под словом «учаше» разуметь обыкновенные нравственные назидания, потому что они составляют общую обязанность каждого священника, о выполнении которой упоминается всегда кратко (кажется, и здесь упомянуто не пространно); притом же здесь стоит слово «ученик», дающее свидетельству особенный вид, особенный смысл — указание на образовательную деятельность Ефрема. А у Татищева выражение «иже ны учаше» передано более определенно такими словами «который нас учил греческому языку» (насколько можно доверять прибавкам Татищева, см. у Голубинского указанное сочинение). Изложенное толкование летописного новгородского известия дает основание предположению, в справедливости которого «едва ли можно сомневаться», что Иоаким, когда крестил новгородцев, завел там училище, которое Ярослав только распространил (свидетельство о собрании Ярославом в Новгороде 300 детей для книжного учения относится к тому же 1030 году). В самих выражениях летописца заметна какая-то преемственность в переходе обязанности наставника от одного лица к другому «и бе ученик его Ефрем, иже ны учаше». Иоаким, без сомнения, внимательно наблюдал над устроенным им училищем, следил за успехами учеников, между которыми был, конечно, и Ефрем, а может быть, по понятному недостатку в наставниках, принимал и более близкое участие в деле обучения (С. 33—35).

Таким образом, короткая летописная фраза об ученике монаха-епископа: «иже ны учаше» — в руках остроумного и смелого толкователя превратилась в свидетельство о несомненном существовании училища, при внимательном наблюдении над ним Иоакима (Иоаким, «без сомнения, внимательно наблюдал над устроенным училищем»),  и даже о вероятном участии последнего в деле обучения — в воображаемом училище.
Мы полагаем, что все это — сплошная историческая фантазия.

3. Акты исторические. СПб., 1841. Т. 1. № 104. С. 146-148.

4. Миропольский С. И. Очерк истории церковноприходской школы. Вып. 1. С. 25-28. То же толкование в смягченном виде допускает М. Ф. Владимирский-Буданов в ст. «Государственное и народное образование» (Журнал Министерства народного просвещения. 1873. Сентябрь-ноябрь).

5. Миропольский С. И. Там же.

6. Аналогичные и притом крайне поучительные превосходно разъясняющие свидетельство Геннадия факты из позднейшего времени см. в конце IV главы.

7. О толковых азбуках некоторые подробности можно найти в ст. А.Петрова. К истории букваря // Русская школа. 1894. №4.

8. Гл.26. Ответ соборной о училищах книжных по всем градом// Стоглав. Изд. Кожанчикова. СПб., 1863.

9. Миропольский С. И. Очерки истории церковно-приходской школы. Вып. 3. С. 37.

10. Забелин А.Р. Домашний быт русских царей прежнего времени // Отечественные записки. 1854. №12.

11. Это видно из статьи, появившейся в XVII или в конце XVI века и носящей заглавие: «Откуда и от коего времени начася бытии в нашей Рустей земли осмогласное пение, и от коего времени, и от кого пошло на оба лики Пети в Церкви».

12. Сахаров И. П. Сказания русского народа. СПб., 1849. Т. II. Кн. VII. С. 67—68; Владимирский-Буданов М. Ф. Государство и народное образование в России XVII века //Журнал Министерства нар. просвещ. 1873. Октябрь-ноябрь 1874. Любопытные подробности обычая каши сохранены в записках Щепкина М. С, проходившего курс грамотности по самой древнейшей ее методе. «Учился я весьма легко и быстро, ибо едва мне сравнялось шесть лет, как я уже всю премудрость выучил, т. е. азбуку, Часослов и Псалтирь: этим обыкновенно тогда и оканчивалось все учение, из которого мы, разумеется, приобретали только способность бегло читать церковные книги. Помню, что при перемене книги, т. е. когда я окончил азбуку и принес в школу в первый раз Часослов, то тут же принес горшок молочной каши, обернутый в бумажный платок, и полтину денег, которая, как дань, следуемая за ученье, вместе с платком вручалась учителю. Кашу же обыкновенно ставили на стол и после повторения задов (в такой торжественный день ученья уже не было), раздавали всем учащимся ложки, которыми и хватали кашу из горшка. Я, принесший кашу и совершивший подвиг, т. е. выучивший всю азбуку, должен был бить учеников по рукам, что я исполнял усердно, при всеобщем шуме и смехе учителя и его семейства. Потом кончили кашу, вынесли горшок на чистый двор, поставили его посредине и каждый бросал в него палкой; тот, кому удавалось разбить его, бросался стремглав уходить, а прочие, изловив его, поочередно драли… за уши. По окончании Часослова, когда я принес новый Псалтирь, опять повторилась та же процессия» (Забелин А. Р. Домашний быт русских царей прежнего времени//Отечеств, записки. 1854. № 12). Нечто вроде «каши» было и при обучении царевичей и царевен. Когда начинали учить царевичей и царевен Часовнику, псалтири, апостольскому деянию, писать, петь, учить заутреню, то учителям-дьякам и мастерицам довались камка, тафта, соболя, полотно (та же статья, в приложении выдержка из расходных дворцовых книг). Проф. Леонтович Ф. И. свидетельствует, что он сам в конце тридцатых и начале сороковых годов прошлого столетия был свидетелем и даже принимал участие в действе «каши», описывая его теми же чертами, что и Щепкин  (Леонтович Ф.И. Школьный вопрос в Древней Руси // Варшавские университетские известия. 1894).

13. Владимирский-Буданов М. Ф. упоминает о существовании в старину кроме Элементарных школ еще каких-то больших городских школ, т. е. о зарождавшихся начатках среднего и высшего образования, погубленных татарским игом (Журнал Мин. нар.просвещ. 1873. Сентябрь-октябрь). О подобных же школах еще раньше говорил Лавровский Н. Н. (О древнерусских училищах… С. 74-77). Но свидетельств о таких школах нет, они — мечта историков.


ОСТРОМИРОВО ЕВАНГЕЛИЕ: ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ

by ankniga
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/1145.htm

Остромирово Евангелие является самой древней датированной русской рукописной книгой, дошедшей до наших дней. Она стоит у истоков тысячелетнего пути развития нашей культуры. По словам Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, «как древле, так и ныне она объединяет людей вокруг имени Христа Спасителя, является непреходящим духовным символом России».

С 29 октября по 1 ноября 2007 года в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге проходила международная научная конференция, посвященная 950-летнему юбилею Остромирова Евангелия. Конференция в РНБ продолжила торжественные мероприятия юбилейного года: 9 апреля 2007 года, в светлые пасхальные дни, Остромирово Евангелие впервые за многие столетия пребывало за богослужением в Исаакиевском соборе Санкт-Петербурга. Множество людей смогло приложиться к этой святыне и с чувством благоговения ощутить свою сопричастность христианскому культурному наследию.

Юбилей уникального памятника вызвал большой общественный резонанс, собрав воедино представителей государственной власти и Русской Православной Церкви, выдающихся ученых, деятелей культуры и промышленников. Конференция в РНБ еще раз показала, что есть сферы, где государственные, религиозные и научные интересы объединяются. Это – сохранение культурных традиций, просвещение и защита нравственности народа.

Остромирово Евангелие является жемчужиной средневековой книжности. «В этой драгоценной рукописи мы обладаем величайшим сокровищем: как в смысле древности, так и в смысле внешней красоты памятника: это замечательный образец письменного искусства наших предков. Никому из славян, кроме нас, русских, не выпало на долю счастье сохранить подобный памятник от своей рукописной старины», – так писал в 1900 году историк русской словесности Н.П. Полевой. В 80-е годы XIX века иждивением купца Ильи Савинкова было предпринято фотолитографическое издание Остромирова Евангелия. Это издание сделало памятник широко известным в России: в средних и высших учебных заведениях по нему читали тексты при изучении старославянского языка. Каждый гимназист мог ответить на вопрос об Остромировом Евангелии.

А что сейчас? Нельзя сказать, что Остромирово Евангелие широко известно нашим современникам. Подавляющее большинство опрошенных москвичей (людей церковных, с высшим образованием, не чуждых интереса к истории) или вообще ничего не знает о первой русской книге, или имеет самые неопределенные понятия, в лучшем случае полагая, что это нечто вроде «Слова о полку Игореве» или «Повести временных лет». А ведь Остромирово Евангелие – свидетель нашей тысячелетней истории, книга, реально, физически сохранившаяся от глубокой древности до нынешних дней. Живой нитью она связывает нас с эпохой начала русской книжности, государственности и святости. Увы, горькие слова Пушкина: «Мы ленивы и нелюбопытны», – как нельзя более применимы к нашему времени.

Мы живем в эпоху плохого исторического просвещения, которое с успехом заменяется, по определению известного богослова XX века архимандрита Софрония (Сахарова), «культурой греха», агрессивно навязываемой людям. Спасти наш народ от этой «культуры», а значит и от неизбежного растления и одичания, может только приобщение к многовековой культуре Православия, основанием которой является Евангелие Христово. «Когда мы смотрим на Остромирово Евангелие, очевидным становится то великое благоговение, которое испытывали наши праотцы к своей вере. Их усилия были результатом прикосновения к тому Духу, который живет в Священном Писании, который действует в Церкви и реально изменяет человеческую жизнь», – таково мнение архиепископа Тихвинского Константина, ректора Санкт-Петербургской духовной академии и семинарии.

Русский народ со времени своего крещения глубоко и проникновенно воспринял Православие и связанную с ним книжную культуру. Древнейшая русская летопись «Повесть временных лет» сообщает, что князь Владимир положил начало книжному образованию: сам он чтил «словеса книжные» и стал отдавать в учение детей лучших людей. Сын Владимира, князь Ярослав Мудрый, который, по словам летописца, «книги любил, читая часто и ночью и днем», собрал в Киеве «писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением Божественным». Книги в «Повести временных лет» названы «источниками мудрости», «реками, напояющими вселенную всю».

Остромирово Евангелие было создано в эпоху культурного подъема и становления государственности Древней Руси, последовавших за принятием христианства в 988 году. На последней странице рукописи сохранилось послесловие писца, диакона Григория. В нем говорится, что работа над рукописью была начата 21 октября 1056 года и закончена 12 мая 1057 года. Даты, указанные писцом, по мнению большинства исследователей, не случайны. 21 октября – день памяти Илариона Великого. Это имя для современников писца связывалось с именем киевского митрополита Илариона – «мужа блага, книжна и постника», автора знаменитого «Слова о законе и благодати». Владыка Иларион был единомышленником и сподвижником Ярослава Мудрого и сыграл важнейшую роль в просвещении Руси, в формировании ее национального самосознания и в организации книгописания при киевском Софийском соборе.

Значима и дата окончания работы над рукописью – 12 мая. Эта дата связывает русскую книгу XI века с Византией IV века, когда христианство стало государственной религией в империи. Константин Великий, основав новую столицу Константинополь, посвятил ее Божией Матери. Праздник посвящения отмечался в Византии 11 мая 330 года (впоследствии этот день праздновался как день Обновления Софии Константинопольской). А 12 мая были освящены первые христианские храмы на Руси – Десятинная церковь (995 г.) и Софийский собор (1045 г.) в Киеве. Знаменательно, что в эти же дни празднуется память святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, с именами которых связано возникновение славянской письменности.

Все это не оставляет у историков сомнения в том, что при создании Остромирова Евангелия была разработана глубокая концепция, вводившая эту книгу, а вместе с ней и древнерусское государство, в русло мировой христианской культуры. Эта концепция единства Руси со всем христианским миром проявляется не только в символике указанных дат, но пронизывает все основные элементы памятника: его язык, текст, художественное оформление.

В послесловии диакон Григорий сообщает, что переписал Евангелие по заказу новгородского посадника Остромира, в крещении Иосифа, в правление киевского князя Изяслава (1024–1078 гг., сын Ярослава Мудрого). Особо подчеркнуто высокое положение заказчика книги Остромира, представителя одного из самых влиятельных русских родов: его дед Добрыня (былинный Добрыня Никитич) приходился дядей святому князю Владимиру Красное Солнышко и активно участвовал в деле крещения Руси. Писец прославляет новгородского посадника и его супругу Феофану и молит Бога даровать им и их детям и их супругам долгие годы жизни. Феофана, несомненно, тоже была именитой особой: об аристократическом происхождении говорит ее греческое имя. Существует мнение, которое, однако, разделяют не все историки, что она была дочерью великого равноапостольного князя Владимира и византийской принцессы Анны, а значит и родной сестрой первых русских святых – князей Бориса и Глеба, сводной сестрой великого князя Ярослава Мудрого и теткой великого князя Изяслава, доверенным лицом которого был Остромир.

Не суждено было новгородскому посаднику долгой жизни. Храбрый и решительный, он вскоре (около 1060 г.) погиб в походе против племени чудь, предводительствуя своей дружиной. Однако имя Остромира навсегда соединилось с заказанной им книгой.

Диакон Григорий не называет места, где он переписывал книгу. Предполагают, что это мог быть и Киев, и Новгород. Обе версии имеют своих ученых сторонников. Богатое художественное оформление и великолепная сохранность древнего кодекса говорят о том, что он не предназначался для ежедневного семейного использования. По содержанию и структуре текста Остромирово Евангелие является кратким апракосом, то есть относится к богослужебным книгам. Основная часть текста содержит ежедневные евангельские чтения от Пасхи до Пятидесятницы, а также субботние и воскресные чтения на последующие недели. Вторая часть включает евангельские чтения по месяцеслову, начиная с сентября, а также ряд дополнительных чтений на разные случаи (на освящение церкви, «в победу царю на брани», за болящих и др.).

Особый интерес представляет месяцесловная часть кодекса: в ней содержатся памяти святых не только Восточной, но и Западной Церкви. Это дает основание ряду исследователей полагать, что Остромирово Евангелие является, быть может, последним сохранившимся до наших дней литургическим памятником, отразившим единство христианской Церкви. Причину необычного состава месяцеслова видят также в особенностях протографа – той рукописной книги, которая послужила оригиналом при создании Остромирова Евангелия. Немаловажны и широкие династические связи киевского княжеского дома, которые распространялись по всему миру. Ярослава Мудрого не случайно называли «тестем Европы»: из 38 браков Рюриковичей в XI веке восемь случаев приходятся на Германию, два – на Францию, пять – на скандинавские королевства и Англию, семь – на Польшу, шесть – на Венгрию, три брака с половецкими принцессами, один – с византийской принцессой, два – с представителями византийской аристократии. Во многом это объясняет широту культурной ориентации и уникальное сочетание разных традиций при создании книги.

Остромирово Евангелие, вероятно, предназначалось заказчиком для драгоценного вклада в Софийский собор – главный храм северо-западной Руси, который был возведен в 1045–1050 гг. в Великом Новгороде по образцу Софии киевской (этот храм был заложен в 1037 г.).

Принадлежность рукописи Софийскому собору косвенно подтверждает и запись скорописью XVII века на первом листе книги: «Евангелие Софейское апракос». Евангелие использовалось как напрестольное и, судя по состоянию, большую часть своей долгой истории находилось под особо бережным присмотром и пребывало в соборной ризнице – месте, где хранятся церковная утварь и облачения.

Совершенство каллиграфии и художественного оформления рукописи говорит о высоком искусстве книги того времени. По мнению крупнейшего знатока древнерусского книжного искусства Н.Н. Розова, «русскую книгу с самого начала ее существования следует рассматривать как синтез словесного и изобразительного искусства». В памятниках древней письменности поражает удивительная гармоничность, соразмерность всех элементов текста и оформления, их радостная красочность.

Остромирово Евангелие написано на высококачественном пергамене – особо выделанной коже молодых животных (обычно телят). Выделка тонкого и гладкого пергамена требовала больших усилий. Этот дорогой материал на первых порах на Русь привозили из Византии. Рукопись выполнена «уставом» – стилем, восходящим к византийскому унциальному письму. Для него характерна особая четкость и строгость начертания знаков. Такой тип письма требует высокого мастерства писца и значительного времени, поскольку каждый элемент буквы пишется отдельным движением с отрывом пера от пергамена.

Буквицы Остромирова Евангелия
Буквицы Остромирова Евангелия

Общее оформление Остромирова Евангелия, с текстом в два столбца, заголовками, выполненными золотом, пространными полями и многочисленными узорами, следует в целом византийской традиции. Рукопись украшена тремя миниатюрами с изображениями евангелистов Иоанна, Луки и Марка. Миниатюры Остромирова Евангелия исполнены в двух различных манерах: Иоанн с учеником Прохором отличается от Луки и Марка, весьма между собой похожих. Особое внимание исследователей привлекает не имеющая аналогов иконография миниатюры с Иоанном Богословом. Вверху, за пределами обрамляющей эту миниатюру рамки, представлен лев, размерами и расположением явно выделенный художником и отличающийся от традиционного изображения евангелиста (обычно лев символизирует евангелиста Марка). Этот образ многозначен: прежде всего, это символ самого Христа. Остромирово Евангелие начинается чтением на первый день Пасхи, в песнопениях которой воскресший Христос сравнивается с пробудившимся львом. Аллегория «лев – Христос» пользовалась большой популярностью в западном искусстве, встречалась и в византийском искусстве, хотя в других Евангелиях апракос, греческих и русских, такое изображение отсутствует. Но лев – это также и традиционный византийский императорский символ. А это весьма созвучно статусу заказчика рукописи, посадника Остромира, и его супруги Феофаны, (вспомним ее вероятное родство византийскому императорскому дому). Несомненно также, что высокая символика подчеркивает государственное значение самой книги.

Кроме миниатюр, рукопись украшают орнаменты разного назначения: красочные заставки, разделители текста и множество инициалов, размещенных на листах в начале чтений и имеющих крупный размер, гораздо больший, чем обычно бывает в византийских рукописях. Узоры Остромирова Евангелия принадлежат к так называемому «эмальерному», или «лепестковому», типу орнамента: стебли и лепестки цветов, сочетающиеся в разнообразных комбинациях и имеющие густую плотную раскраску, похожую на эмали. Декор книги, по мнению крупного искусствоведа-византиниста О.С. Поповой, по яркости и эффектности даже превосходит греческие кодексы этого времени.

Инициалы Остромирова Евангелия, а их больше двухсот, – предмет особого внимания исследователей. Наряду с традиционными элементами орнамента здесь часто встречаются совершенно необычные антропоморфные изображения, вписанные в композицию букв, – округлые и румяные лица, несколько напоминающие изображение солнца или же романские каменные маски. Ничего подобного нет ни в греческих, ни в латинских рукописях. Удивительны и причудливые зооморфные буквицы, украшающие текст. Своеобразие инициалов Евангелия свидетельствует о глубоком овладении его создателями как восточной, так и западной традициями книжного декора и о попытке их творческого сплава при оформлении русского кодекса.

Буквицы Остромирова Евангелия
Буквицы Остромирова Евангелия

Еще одной редкой особенностью рукописи является наличие экфонетических знаков, указывающих на то, как должен звучать текст на богослужении. Чтение Евангелия в Церкви было особенно торжественным, «во всеуслышание». Оно приближалось к пению и подчинялось определенным правилам, заимствованным из византийской практики. Экфонетические знаки отмечают акценты, долготу звуков, определяя их певучесть, а также указывают на членение текста на фразы.

Специалисты попытались расшифровать эти знаки и сопоставили их с богослужебной практикой современных старообрядцев, отличающейся особой консервативностью. Сравнение привело к поразительным результатам: оно показало идентичность фразировки и совпадение остановок при делении текста на фрагменты, то есть преемственность певческой традиции от XI века до наших дней.

Крупный исследователь древнерусской культуры Г.М. Прохоров в своем выступлении на конференции, посвященной Остромирову Евангелию, так определил сложившуюся этнокультурную ситуацию: «Как целостный историко-культурный феномен Древняя Русь просуществовала примерно до конца XVII века. Но исчезла ли она? Нет, она не исчезла. Она была распылена, рассеяна по нашей стране и по всему земному шару. Старообрядцы – это биофизический остаток Древней Руси. Книги из наших прекрасных рукописных собраний – это физический остаток Древней Руси. Изучая их, мы даем жизнь Древней Руси в ноосфере – в наших умах».

В настоящее время Остромирово Евангелие находится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге. По словам генерального директора РНБ В.Н. Зайцева, «символично, что первая русская книга хранится ныне в первом государственном книгохранилище России, открытом “на пользу общую” в 1814 году. Роль библиотек в истории человечества огромна: если у народа нет книги, если не осталось письменных памятников, то и сам этот народ не имеет своей истории и обречен на бесследное исчезновение во тьме веков».

Фотолитографическое издание-копия Остромирова Евангелия 1889 г.
Фотолитографическое издание-копия Остромирова Евангелия 1889 г.

Судьба уникальной книги известна лишь в общих чертах. Вероятно, в течение нескольких столетий она хранилась в Софийском соборе Великого Новгорода, затем была вывезена в Москву: Остромирово Евангелие было указано в описи имущества одной из церквей Московского Кремля, составленной в 1701 году. В 1720 году Остромирово Евангелие было отправлено в новую столицу Российской империи – Санкт-Петербург, где по приказу Петра I собирали материалы для русской истории. Здесь его следы вновь теряются. В 1805 году рукопись была обнаружена Я.А. Дружининым, личным секретарем Екатерины II, среди имущества покойной императрицы, при жизни проявлявшей большой интерес к русской истории. В 1806 году император Александр I передал Остромирово Евангелие в Публичную библиотеку, в депо манускриптов (нынешний отдел рукописей РНБ). С этого момента начинается история хранения и исследования уникального памятника.

Для того чтобы расширить доступ к изучению памятника без ущерба для оригинала, хранитель рукописей библиотеки А.И. Ермолаев сделал с него точную рукописную копию, фактически повторив работу древнерусского писца. Вскоре Остромирово Евангелие было использовано в качестве исторического источника Н.М. Карамзиным, уточнившим по нему дату гибели посадника Остромира. Изучение памятника положило начало русской палеографии – науки, занимающейся древними рукописями. Выдающимся палеографом был преемник Ермолаева на посту хранителя – А.Х. Востоков. Ему принадлежит первый научный очерк грамматики старославянского языка, целиком построенный на изучении языка Остромирова Евангелия. В этой работе впервые указано на звуковое значение двух загадочных букв старой кириллицы – большого и малого юсов. Сравнительно немного древних рукописей, написанных кириллицей, правильно употребляют эти буквы. Остромирово Евангелие относится к их числу. Сопоставление соответствующих слов этой рукописи с польскими формами натолкнуло Востокова на догадку, что в старославянском языке были носовые гласные и что их передаче служили юсы. В 1843 году вышло в свет подготовленное Востоковым научное издание Остромирова Евангелия, вызвавшее живой отклик славистов многих стран. Рецензии и отзывы на это издание печатались на чешском, болгарском, польском и сербском языках. В 80-е годы XIX века иждивением купца Ильи Савинкова были предприняты два фотолитографических издания Остромирова Евангелия, открывших памятник для всей России.

Оклад Остромирова Евангелия
Оклад Остромирова Евангелия

Исконный переплет рукописи не сохранился. В середине XIX века по эскизу И.И. Горностаева был изготовлен массивный, богато украшенный оклад. Однако он не лучшим образом сказался на состоянии пергаменных листов. К тому же он привлек к себе внимание грабителей, которые похитили в 1932 году рукопись с витрины, где она была выставлена для обозрения. К счастью, незадачливые похитители прельстились только внушительным окладом. Оторвав переплет, они забросили рукопись на один из шкафов библиотеки, в чем и признались, будучи пойманы в тот же день. С тех пор драгоценная книга для лучшей сохранности содержится в расплетенном виде в специальном ларце из мореного дуба и запирается в сейф. К нынешнему юбилею изготовлен новый депозитарий, соответствующий всем современным нормам хранения.

В 1957 году торжественно отмечалось 900-летие Остромирова Евангелия. К этой дате уникальная рукописная книга была капитально отреставрирована. Реставрационными работами, длившимися более полугода, руководила Е.Х. Трей. Тогда же специалисты выдвинули задачу факсимильного издания Остромирова Евангелия.

Такое издание было подготовлено при ведущем участии Н.Н. Розова и поддержке Издательского отдела Московского Патриархата. Факсимильное издание Остромирова Евангелия, снабженное научным аппаратом, увидело свет в 1988 году, к 1000-летию Крещения Руси, и в настоящее время играет роль основной копии памятника, обеспечивающей доступ к нему широкому кругу исследователей и читателей без обращения к бесценному оригиналу.

Как и 50 лет назад, нынешние юбилейные торжества сопровождаются выставками в РНБ. На сайте библиотеки развернута виртуальная выставка «Остромирово Евангелие и рукописная традиция новозаветных текстов», которая содержит полное информационное раскрытие Остромирова Евангелия как памятника мировой культуры и позволяет познакомиться с выдающимися образцами рукописей, хранящихся в РНБ.

Юбилей древнейшей русской книги вызвал живой интерес ученого мира. Многие вопросы истории написания и бытования памятника (личность писца диакона Григория и его помощников, место создания рукописи, вопрос протографа и его отношения к древнейшим славянским переводам, история памятника до его помещения в отдел рукописей и др.) все еще остаются открытыми и ждут своих исследователей. Но главное, что ощутили все участники юбилейных торжеств, это огромная значимость Остромирова Евангелия для нашего народа. По словам Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, «сегодня все мы ответственны за судьбу Отечества, за его настоящее и будущее, которое во многом определяется отношением народа к своим духовным корням и культурным традициям».

«Тот огромный научный потенциал, который накоплен учеными, должен быть обязательно популяризирован, – считает профессор И.В. Павлов. – Впереди новое служение Остромирова Евангелия Российскому государству, Русской Православной Церкви, народу России».

Наталья Загребина

 

28 декабря 2007 года

Евангелие, соблазняющее на воровство

by ankniga

Дьякон Григорий, живший в Киеве, скорее всего, принадлежал к клиру митрополичьего Софийского собора и делал на заказ церковные книги для князя Изяслава Ярославича. Князь Изяслав считал своим долгом время от времени пополнять библиотеку, основанную его отцом Ярославом Мудрым. Но это Евангелие заказал не князь, а новгородский воевода и посадник Остромир, который был родственником Изяслава и недавно принял крещение. Новоявленный христианин пожелал, чтобы Святое Писание, как только высохнет краска на последней странице, сразу же было отослано в Новгород как дар киевского Софийского собора новгородскому Софийскому собору. Но вскоре Остромир во главе новгородского ополчения отправился «на чудь» и погиб в бою. Дьякон Григорий, столько труда вложивший в книгу, решил оставить Евангелие себе. Во всяком случае, в Новгород оно так и не было отослано. После смерти Григория книга попала в библиотеку Ярослава Мудрого, которая хранилась там же, в Софийском соборе. След этой библиотеки теряется в веках. Возможно, она погибла во время большого пожара в Киеве в 1124 году, или в 1240 году во время нашествия Батыя на Русь, когда татары сожгли город дотла.

Но Остромирово Евангелие не сгорело, а чудесным образом оказалось в Москве. Более трёх веков кочевало оно по Руси, пока не попало в руки опричников Ивана Грозного, которые разоряли боярские имения, монастыри и целые города по всей стране. По иронии судьбы, библиотека Ивана Грозного, где какое-то время хранилось Остромирово Евангелие, исчезла точно так же, как и библиотека Ярослава Мудрого. Её ищут до сих пор. А интересующая нас книга в начале XVIII века неожиданно обнаружилась в Воскресенской церкви Московского Кремля в «большом сундуке с висячим немецким замком».

Осенью 1720 года Евангелие показали Петру Первому, находившемуся в то время проездом в Москве. Император полистал книгу несколько минут. Хотя он не был поклонником старославянских церковных книг, эта ему так понравилась, что самодержец тут же приказал отправить её с оказией в Петербург, в личную Его Величества императорскую библиотеку. Но вскоре император умер, а Остромирово Евангелие до Петербурга не доехало и опять потерялось.

Лишь через восемьдесят с лишним лет Дружинин, личный секретарь Екатерины Второй, разбирая после ее смерти личные вещи покойной, обнаружил рукопись. «При осмотре, произведенном мною хранящегося в гардеробе покойной государыни Екатерины платья, — рассказывал потом Дружинин, — нашел я в прошлом 1805 г. сие Евангелие. Оно нигде в описи и в приходе не записано, и потому неизвестно, давно ли и от кого туда зашло. Вероятно, поднесено было Ея Величеству и отдано для хранения в комнаты ее, а потом сдано в гардероб».

Оставить Остромирово Евангелие себе Дружинин не посмел, так как император Александр Первый, узнав о необыкновенной находке, сразу же заявил свои права. Дружинину ничего не оставалось, как преподнести книгу «в дар» императору.

Евангелие велено было хранить в Императорской публичной библиотеке в Петербурге. С тех пор древнюю рукопись стали активно изучать. Чтобы не тревожить драгоценную книгу, хранитель отдела рукописей Ермолаев прежде всего снял с нее точную копию, а оригинал предпочёл хранить у себя дома, дабы уберечь от воровства, от которого особенно страдали российские публичные библиотеки в то время.

В 1789 году Карамзин нашёл в библиотеке курфюрста Дрезденского ценнейшую рукопись Еврипида. Эту рукопись он не раз видел в Москве и вскоре узнал, что она приобретена у известного немецкого профессора филологии Христиана Фридриха Маттеи. Лишь спустя столетие выяснилось, что за время пребывания в России профессор филологии выкрал из московских библиотек не менее 60 ценных книг.

Маттеи дважды и подолгу преподавал в Московском университете, пользовался репутацией исключительно честного человека, так как сам не раз уличал воров в попытках выкрасть книги. Степень его вины невозможно оценить и поныне, так как в московских библиотеках того времени почти не было учёта. К тому же Маттеи нередко крал не всю рукопись, а только часть её, что ещё более усложняло розыск пропажи.

Преемником Маттеи стал баварец Алоиз Пихлер, прибывший в Россию для «культурного сотрудничества и обмена опытом». Он был схвачен в Санкт-Петербурге в 1871 году после того, как выкрал из Императорской публичной библиотеки более 4 тысяч (!) томов. Учёного теолога Пихлера сослали в Сибирь. Вместе с ним была осуждена и его кузина за укрывательство краденого. В 1873 году Пихлера отпустили на родину по ходатайству баварского принца Леопольда.

Остромирово Евангелие никуда не пропало только потому, что бесконечное число российских историков и филогогов регулярно запрашивали книгу для изучения, чтобы сверить факсимильное издание с оригиналом. В середине XIX века для Евангелия был сооружен роскошный переплет-оклад, украшенный драгоценными камнями. Из-за этого книга чуть было вновь не пропала уже в советское время. В 1932 году в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина (бывшая Императорская публичная библиотека) испортился водопровод. Человек, пришедший чинить его, увидел серебряный оклад, разбил стекло витрины, содрал оклад, а книгу забросил в шкаф. В тот же день преступника нашли, а Евангелие решили больше не переплетать.

Материал подготовила Светлана Лыжина

tech
Код для вставки в блог

«ДОЛГ, ЗАВЕЩЕННЫЙ ОТ БОГА»

by ankniga

…Крупнейшим культурным и духовным центром Древней Руси был Новгород Великий. И не случайно, что из всего количества дошедших до нас древнерусских книг Х1-ХУ веков более половины приходится на долю Новгорода. Именно здесь была написана первая русская датированная книга – знаменитое «Остромирово Евангелие». Огромный – 294 листа большого формата – фолиант написан на пергаменте и украшен высокохудожественным миниатюрами и заставками. В Морской библиотеке им. М.П. Лазарева хранится факсимильное издание этого памятника Х1 века. Издание уникальное. Оно с большим приближением к подлиннику передает облик древней рукописи.
-*- -*- -*-
Сведения о происхождении Остромирова Евангелия содержатся на последнем листе самой рукописи. В переводе на современный русский язык текст приписки -послесловия — звучит так: « Слава Тебе, Господи Царь Небесный, за то, что удостоил меня написать это Евангелие. Я, диакон Григорий,… начал … его писать в году 1056-м, а окончил – в году 1057-м. Написал же я его для раба Божия, названного в крещении Иосиф, а по- мирскому – Остромир, который был свойственником князя Изяслава… Князь Изяслав управлял престолом отца своего Ярослава в Киеве, а престол своего брата Владимира он поручил управлять своему свойственнику Остромиру в Новгороде»…
Итак, заказчиком Евангелия был новгородский посадник Остромир. Воевода Остромир известен и по историческим источникам. Он принадлежит к древнему влиятельному русскому роду Добрыничей (былинный Добрыня Никитич приходится ему дедом), четыре поколения которых достоверно прослеживаются по русским летописям. Умные и властные Добрыничи оставили свой след в истории Руси Х-Х1 веков.
Остромир ( от древнерусского «остр», т.е. храбрый, ярый, решительный) находился в родстве с великими киевскими князьями, Владимиру Красное Солнышко – крестителю Руси – он доводился двоюродным племянником, а князю Изяславу, при котором было написано Остромирово Евангелие, троюродным дядей. Занимая пост новгородского посадника, он оказал существенное влияние на формирование культурных и политических традиций Новгорода. Погиб энергичный воевода Остромир в 1060 году в походе во главе новгородской дружины: « и иде Остромир с новгородци на Чюдь, и убиша его Чюдь, и многа паде с ним новгородцев.»
Остромирово Евангелие – одно из самых больших ( размером 35 на 30 см.) по формату русских рукописей. Двести девяносто четыре листа рукописи заполнены крупными прямо стоящими буквами уставного письма . Это очень красивый и величественный стиль письма русских книг Х1-Х1У веков. Отлично выделанный тонкий белый пергамент подчеркивает четкость текста, разделенного на два столбца. Каждая буква выписана с особой тщательностью. Книга богато украшена заставками, раскрашенными золотой, красной, зеленой и голубой красками.
Первая страница Остромирова Евангелия – чистая, без текста и каких-либо украшений: на ней есть только пометка позднейшей скорописью: «Евангелие Софейское апракос». (первую страницу пергаментных книг, которая непосредственно соприкасалась с верхней доской переплета, всегда деревянного, и терлась об него, оставляли чистой.. При переплетениях таких книг в начале и в конце блока пришивались бумажные листы. Следы приклейки первого листа к доске переплета остались и в Остромирова Евангелие) Первый лист текста увенчан большой заставкой-рамкой , заполненной красочным орнаментом византийского стиля. В нее золотом вписан заголовок первого чтения: «Евангелие от Иоанна, глава 1». Сам текст начинается большой, красочной с золотом, заглавной буквой – инициалом Н (современное И), с которого начинается текст Евангельского чтения на первый день праздника Пасхи. Искони бъ слово (В начале было слово) На отдельных листах помещены миниатюры, изображающие евангелистов. Их образы величавы и вдохновенны. Евангелисты изображены за работой: рядом – письменные принадлежности, книги, свитки. Композиции заключены в роскошные, украшенные многоцветным орнаментом, рамки.
Одной из самых поразительных деталей художественного оформления Остромирова Евангелия являются исполненные золотом и красками инициалы – крупные заглавные буквы. Ими начинается каждый новый раздел текста. Они искусно компонованы в текст и выполнены плотными, «тяжелыми» красками, имеющими такую рельефность, что кажутся накладными. Яркой раскраской буквицы напоминают драгоценные эмали. При их создании художник проявил неистощимую фантазию: на одном из инициалов вписан лик: на зрителя смотрят в упор выразительные, скорбные глаза, другой человеческий лик, покрытый темно-малиновой краской является символическим изображением пышущего жаром солнца; из причудливых разноцветных переплетений орнамента других инициалов выступают головы хищных птиц, зверей, каких-то химер. Изумительна вариантность инициалов. Так, из 133 заглавных букв «Б» нет ни одной одинаковой, у каждой свои решения, рисунок. композиция цветов.
Но ради чего создавались такие яркие и заметные инициалы?
Не только, чтобы украсить книгу. Инициалы имеют и функциональное значение. Остромирово Евангелие —
это широко распространенный на Руси вариант евангелия, который предназначался для торжественного
чтения «во всеуслышания». Текст в нем расположен в последовательности его чтения при богослужении. И
красочные инициалы служили опознавательными знаками для чтеца. По инициалам он определял систему
голосоведения с таким расчетом, чтобы перед инициалом, где начиналось «зачало», голос мог обрести
наибольшую полноту и высоту звучания.
Все в этой рукописной книге радует глаза, вызывает восхищение. Красота композиции, изящество почерка, изысканность заставок и инициалов. Книга похожа на драгоценное ювелирное изделие. это подлинное произведение искусства, шедевр, дошедший до нас через толщу десяти столетий.
Изучая язык Остромирова Евангелия, ученые пришли к выводу, что здесь сохранено древнейшее
правописание церковнославянского языка», (т.е. языка, который сохранился в церковных книгах славян) и
перевод Евангельского текста в этом памятнике восходит к переводу славянских первоучителей Кирилла и
Мефодия. Таким образом, Остромирова Евангелие можно поставить в ряд древнейших памятников
старославянского языка – общего литературного языка славян. и в этом смысле рукопись приобретает
значение общеславянского памятника письменности и культуры.
Несколько слов о создателе Остромирова евангелия дьяконе Григории. Место, которое занимает этот замечательный мастер в истории русской культуры определено в академическом «Словаре книжников и книжности Древней Руси»: его имя должно быть поставлено одним из первых в ряду русских книжников и
писателей» . Безукоризненная каллиграфия рукописной книги говорит о высочайшей одаренности мастера, а
«авторское» послесловие на последнем листе кодекса передает нам его человеческий облик. Закончив
нелегкий труд, он благодарит Бога, славит заказчика книги, извиняется перед будущим читателем за
возможные ошибки, допущенные при переписке.
Не о таком ли летописце мы читаем у А.С. Пушкина в «Борисе Годунове»?
Еще одно последнее сказание –
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил.
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд, усердный, безымянный
Засветит он, как я , свою лампаду
И пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет…
Книга «Остромирово Евангелие» имеет счастливую судьбу. После смерти воеводы Остромира,
принадлежащее ему Евангелие попадает в Софийский собор Новгорода. Об этом указывает пометка на
первом листе книги: «Евангелие Софейское апракос» В библиотеке Софии книга хранилась не одно столетие.
В 1576 году после разгрома Новгорода Иван Грозный, наряду с другими ценными книгами, вывозит рукопись в Москву, где она хранится в ризнице Воскресенской церкви в «большом сундуке», как значится в описи, составленной в 1701 году. В 1720 году по указу Петра 1 «Книгу евангелие, писанное на пергаменте, которому 560 лет» доставили в Санкт-Петербург, где она нашла приют в библиотеке Сената. Затем следы Остромирова Евангелия теряются. И только в 1805 совершено случайно рукописная книга была найдена среди имущества Екатерины 11. Как она туда попала, можно только догадаться. Ни в каких списках и описях книга не значилась, вероятно, как пишет личный секретарь императрицы, рукопись «поднесли её Величеству». Найденное Евангелие Александр 1 распорядился передать в Императорскую библиотеку – ставшую позже Государственной Публичной библиотекой им. М.Е. Салтыкова-Щедрина,( ныне – Российская Национальная библиотека) где она хранится и теперь. Передача Остромирова Евангелия в Публичную библиотеку положила начало его изучению как исторического памятника Х1 века и старейшего памятника славянской письменности. Хранители Депо манускриптов – так назывался тогда современный Отдел рукописей и редких книг , чтобы не тревожить лишний раз драгоценную книгу, прежде всего сняли с нее точную копию и сообщили об Остромировом Евангелии знатокам русской древности.
В 1843 году вышло первое издание Остромирова Евангелия. текст был набран в точном соответствии с подлинником — уставным письмом Х1 века, лист в лист. строка в строку, шрифтом, отлитым специально для публикаций древних рукописей. В Х1Х веке рукописнаяь книга издавалась еще раз – в 1883 году. Оба издания давно стали библиографической редкостью.
В 1996 году к 1000-летию Крещения Руси издательский отдел Московского патриартата совместно с учеными подготовили, а издательство «Аврора» выпустило в свет факсимиле Остромирова Евангелия. Современные технические средства дали возможность воспроизвести все особенности графики кирилловского письма. Несомненно, это издание – единственное в ХХ веке – уже является библиографической редкостью. Читатели Моркой библиотеки имеют возможность увидеть эту сокровищницу книжного искусства Древней Руси, ознакомиться с древнейшим памятником старославянского языка – общего языка всех славян.
…Давно нет заказчика Евангелия – воеводы и новгородского посадника храброго Остромира. Нет исполнителя его заказа – замечательного каллиграфа дьякона Григория, а книга осталась: «Рука, державшая перо истлела, но написанное живет вечно». Остромирово Евангелие осталось нам в наследство как свидетельство высокого мастерства и высокой духовности наших предков.

С. Карпова,
заведующая методико-библиографическим отделом
Севастопольской Морской библиотеки.

http://sevmb.com/about/smi/p_1_at211_id36/


Theme by Ali Han | Copyright 2024 Книга | Powered by WordPress